- Здравствуй, Илья. Как я рад тебя видеть! Ну, что, как ты поживаешь?
     Здоров ли? - спросил Штольц.
     - Ох, нет, плохо, брат Андрей, -  вздохнув,  сказал  Обломов,  -  какое
здоровье!
     - А что, болен? - спросил заботливо Штольц.
     - Ячмени одолели: только на той неделе один сошел с  правого  глаза,  а
теперь вот садится другой.
     Штольц засмеялся.
     - Только? - спросил он. - Это ты наспал себе.
     - Какое "только": изжога мучит.  Ты  послушал  бы,  что  давеча  доктор
сказал.
     "За границу, говорит, ступайте, а то плохо: удар может быть".
     - Ну, что ж ты?
     - Не поеду.
     - Отчего же?
     - Помилуй! Ты послушай, что он тут наговорил: "живи я где-то  на  горе,
поезжай в Египет или в Америку..."

     - Что ж? - хладнокровно сказал Штольц. - В Египте ты будешь  через  две
недели, в Америке через три.
     - Ну, брат Андрей, и ты то же! Один толковый человек и был, и тот с ума
спятил. Кто же ездит в Америку и Египет! Англичане: так уж те  так  господом
богом устроены; да и негде им жить-то у себя. А  у  нас  кто  поедет?  Разве
отчаянный какой-нибудь, кому жизнь нипочем.
     - В самом деле, какие подвиги: садись в коляску или  на  корабль,  дыши
чистым воздухом, смотри на чужие страны, города, обычаи,  на  все  чудеса...
Ах, ты!
     Ну, скажи, что твои дела, что в Обломовке?
     - Ах!.. - произнес Обломов, махнув рукою.
     - Что случилось?
     - Да что: жизнь трогает!
     - И слава богу! - сказал Штольц.
     - Как слава богу! Если б она все по голове гладила, а то пристает,  как
бывало в школе к смирному ученику пристают забияки: то  ущипнет  исподтишка,
то вдруг нагрянет прямо со лба и обсыплет песком... мочи нет!
     - Ты уж слишком - смирен. Что же случилось? - спросил Штольц.
     - Два несчастья.
     - Какие же?
     - Совсем разорился.
     - Как так?
     - Вот я тебе прочту, что староста пишет... где письмо-то? Захар, Захар!

     Захар отыскал письмо. Штольц пробежал  его  и  засмеялся,  вероятно  от
слога старосты.
     - Какой плут этот староста! - сказал он.  -  Распустил  мужиков,  да  и
жалуется! Лучше бы дать им паспорты, да и пустить на все четыре стороны.
     - Помилуй, этак, пожалуй, и все захотят, - возразил Обломов.
     - Да пусть их! - беспечно сказал Штольц. - Кому  хорошо  и  выгодно  на
месте, тот не уйдет; а если ему невыгодно, то и тебе невыгодно: зачем же его
держать?
     - Вон что выдумал! - говорил Илья Ильич. - В Обломовке мужики  смирные,
домоседы; что им шататься?..
     - А ты не знаешь,  -  перебил  Штольц,  -  в  Верхлеве  пристань  хотят
устроить и предположено шоссе провести, так что и Обломовка  будет  недалеко
от большой дороги, а в городе ярмарку учреждают...
     - Ах, боже мой! - сказал Обломов. - Этого  еще  недоставало!  Обломовка
была в таком затишье, в стороне, а теперь ярмарка,  большая  дорога!  Мужики
повадятся в город, к нам будут таскаться купцы - все пропало! Беда!
     Штольц засмеялся.
     - Как же не беда? - продолжал. Обломов. - Мужики были так себе,  ничего
не слышно, ни хорошего, ни дурного, делают свое дело, ни за чем не  тянутся;
а теперь развратятся! Пойдут чаи, кофеи, бархатные штаны, гармоники, смазные
сапоги... не будет проку!
     - Да, если это так, конечно мало проку, -  заметил  Штольц...  -  А  ты
заведи-ка школу в деревне...
     - Не рано ли? - сказал Обломов. - Грамотность вредна мужику: выучи его,
так он, пожалуй, и пахать не станет...
     - Да ведь мужики будут читать  о  том,  как  пахать,  -  чудак!  Однако
послушай:
     не шутя, тебе надо самому побывать в деревне в этом году.
     - Да, правда; только у меня план еще не весь... робко заметил Обломов.
     - И не нужно никакого! - сказал Штольц. - Ты только поезжай:  на  месте
увидишь, что надо делать. Ты давно что-то с этим планом возишься: ужель  еще
все не готово? Что ж ты делаешь?
     - Ах, братец! Как будто у меня только и дела, что по имению.  А  другое
несчастье?
     - Какое же?
     - С квартиры гонят.
     - Как гонят?
     - Так: съезжай, говорят, да и только.
     - Ну, так что ж?
     - Как - что ж? Я тут спину и бока протер,  ворочаясь  от  этих  хлопот.
Ведь один: и то надо и другое, там счеты сводить, туда плати, здесь плати, а
тут перевозка! Денег выходит ужас сколько, и сам не знаю куда! Того и гляди,
останешься без гроша...
     - Вот избаловался-то человек: с квартиры тяжело съехать! - с удивлением
произнес Штольц. - Кстати о  деньгах:  много  их  у  тебя?  Дай  мне  рублей
пятьсот: надо сейчас послать; завтра из нашей конторы возьму...
     - Постой! Дай вспомнить... Недавно из деревни прислали тысячу, а теперь
осталось... вот, погоди...
     Обломов начал шарить по ящикам.
     - Вот тут... десять, двадцать, вот двести рублей...  да  вот  двадцать.
Еще тут медные были... Захар,  Захар!  Захар  прежним  порядком  спрыгнул  с
лежанки и вошел в комнату.
     - Где тут две гривны были на столе? вчера я положил...
     - Что это, Илья Ильич, дались вам две гривны! Я уж вам докладывал,  что
никаких тут двух гривен не лежало...
     - Как не лежало! С апельсинов сдачи дали...
     - Отдали кому-нибудь, да и забыли,  -  сказал  Захар,  поворачиваясь  к
двери.
     Штольц засмеялся.
     - Ах вы, обломовцы! - упрекнул он. - Не знают, сколько у  них  денег  в
кармане!
     - А давеча Михею Андреичу какие деньги отдавали? - напомнил Захар.
     - Ах, да, вот Тарантьев  взял  еще  десять  рублей,  -  живо  обратился
Обломов к Штольцу, - я и забыл.
     - Зачем ты пускаешь к себе это животное? - заметил Штольц.
     - Чего пускать! - вмешался Захар. - Придет словно  в  свой  дом  или  в
трактир.
     Рубашку и жилет барские взял, да и поминай как звали! Давеча за  фраком
пожаловал: "дай надеть!" Хоть бы вы, батюшка, Андрей Иваныч, уняли его...
     - Не твое дело, Захар. Подь к себе! - строго заметил Обломов.
     - Дай мне лист почтовой бумаги, - спросил Штольц, - записку написать.
     - Захар, дай бумаги: вон Андрею Иванычу нужно... - сказал Обломов.
     - Ведь нет ее! Давеча искали, - отозвался из передней Захар и  даже  не
пришел в комнату.
     - Клочок какой-нибудь дай! - приставал Штольц.
     Обломов поискал на столе: и клочка не было.
     - Ну, дай хоть визитную карточку.
     - Давно их нет у меня, визитных-то карточек, - сказал Обломов.
     - Что это с тобой? - с иронией возразил Штольц. -  А  собираешься  дело
делать, план пишешь.  Скажи,  пожалуйста,  ходишь  ли  ты  куда-нибудь,  где
бываешь? С кем видишься?
     - Да где бываю! Мало где бываю, все дома  сижу:  вот  план-то  тревожит
меня,  а  тут  еще  квартира...  Спасибо,   Тарантьев   хотел   постараться,
приискать...
     - Бывает ли кто-нибудь у тебя?
     - Бывает... вот Тарантьев, еще Алексеев. Давеча доктор зашел...  Пенкин
был, Судьбинский, Волков.
     - Я у тебя и книг не вижу, - сказал Штольц.
     - Вот книга! - заметил Обломов, указав на лежавшую на столе книгу.
     - Что такое? -  спросил  Штольц,  посмотрев  книгу.  -  "Путешествие  в
Африку". И страница, на которой ты остановился, заплесневела. Ни  газеты  не
видать...
     Читаешь ли ты газеты?
     - Нет, печать мелка,  портит  глаза...  и  нет  надобности:  если  есть
что-нибудь новое, целый день со всех сторон только и слышишь об этом.
     - Помилуй, Илья!  -  сказал  Штольц,  обратив  на  Обломова  изумленный
взгляд. - Сам-то ты что ж делаешь? Точно ком теста, свернулся и лежишь.
     - Правда, Андрей, как ком, - печально отозвался Обломов.
     - Да разве сознание есть оправдание?
     - Нет, это только ответ на твои слова; я не оправдываюсь, - со  вздохом
заметил Обломов.
     - Надо же выйти из этого сна.
     - Пробовал прежде, не удалось, а теперь... зачем?  Ничто  не  вызывает,
душа не рвется, ум спит спокойно! - с едва заметною горечью заключил  он.  -
Полно об этом... Скажи лучше, откуда ты теперь?
     - Из Киева. Недели через две поеду за границу. Поезжай и ты...
     - Хорошо; пожалуй... - решил Обломов.
     - Так садись, пиши просьбу, завтра и подашь...
     - Вот уж и завтра!  -  начал  Обломов  спохватившись.  -  Какая  у  них
торопливость, точно гонит кто-нибудь! Подумаем, поговорим,  а  там  что  бог
даст! Вот разве сначала в деревню, а за границу... после...
     - Отчего же после? Ведь доктор велел? Ты  сбрось  с  себя  прежде  жир,
тяжесть тела, тогда  отлетит  и  сон  души.  Нужна  и  телесная  и  душевная
гимнастика.
     - Нет, Андрей, все это меня утомит: здоровье-то плохо у меня.  Нет,  уж
ты лучше оставь меня, поезжай себе один...
     Штольц поглядел на лежащего Обломова, Обломов поглядел на него.
     Штольц покачал головой, а Обломов вздохнул.
     - Тебе, кажется, и жить-то лень? - спросил Штольц.
     - А что, ведь и то правда: лень, Андрей.
     Андрей ворочал в голове вопрос, чем бы задеть его за живое и где у него
живое, между тем молча разглядывал его и вдруг засмеялся.
     - Что это на тебе один  чулок  нитяный,  а  другой  бумажный?  -  вдруг
заметил он, показывая на ноги Обломова. - Да и рубашка наизнанку надета?
     Обломов поглядел на ноги, потом на рубашку.
     - В самом деле, - смутясь, сознался он. - Этот Захар  в  наказанье  мне
послан! Ты не поверишь, как я измучился с ним! Спорит, грубиянит, а дела  не
спрашивай!
     - Ах, Илья, Илья! - сказал Штольц. - Нет, я тебя не оставлю так.  Через
неделю ты не узнаешь себя. Уже вечером я сообщу тебе подробный план  о  том,
что я намерен делать с собой  и  с  тобой,  а  теперь  одевайся.  Постой,  я
встряхну тебя. Захар! - закричал он. - Одеваться Илье Ильичу!
     - Куда, помилуй, что ты? Сейчас придет Тарантьев с Алексеевым обедать.
     Потом хотели было...
     - Захар, - говорил, не слушая его, Штольц, - давай ему одеваться.
     - Слушаю, батюшка, Андрей Иваныч, вот только сапоги почищу, -  охотливо
говорил Захар.
     - Как? У тебя не чищены сапоги до пяти часов?
     - Чищены-то они чищены, еще на той неделе, да  барин  не  выходил,  так
опять потускнели...
     -  Ну,  давай  как  есть.  Мой  чемодан  внеси  в  гостиную;  я  у  вас
остановлюсь,  Я  сейчас  оденусь,  и  ты  будь  готов,  Илья.  Мы  пообедаем
где-нибудь на ходу, потом поедем дома в два, три, и...
     - Да ты того... как же это вдруг... постой... дай подумать... ведь я не
брит...
     - Нечего думать да затылок чесать... Дорогой обреешься: я тебя завезу.
     - В какие дома мы еще  поедем?  -  горестно  воскликнул  Обломов.  -  К
незнакомым? Что выдумал! Я пойду, лучше к Ивану  Герасимовичу;  дня  три  не
был,

     - Кто это Иван Герасимыч?
     - Что служил прежде со мной...
     - А! Этот седой экзекутор: что ты там нашел?  Что  за  страсть  убивать
время с этим болваном!
     - Как ты иногда резко отзываешься о людях, Андрей, так бог тебя  знает.
А ведь это хороший человек: только что не в голландских рубашках ходит....
     - Что ты у него делаешь? О чем с ним говоришь? - спросил Штольц.
     - У него, знаешь, как-то правильно, уютно в  доме.  Комнаты  маленькие,
диваны такие глубокие: уйдешь с головой, и не видать человека.  Окна  совсем
закрыты плющами да кактусами, канареек  больше  дюжины,  три  собаки,  такие
добрые!
     Закуска со стола не сходит.  Гравюры  все  изображают  семейные  сцены.
Придешь, и уйти не хочется. Сидишь, не заботясь, не думая ни о чем,  знаешь,
что около тебя есть человек... конечно, немудрый,  поменяться  с  ним  идеей
нечего и думать, зато не хитрый, добрый, радушный, без претензий и не уязвит
тебя за глаза!
     - Что ж вы делаете?
     - Что? Вот я приду, сядем друг против друга на  диваны,  с  ногами;  он
курит...
     - Ну, а ты?
     - Я тоже курю, слушаю,  как  канарейки  трещат.  Потом  Марфа  принесет
самовар.
     - Тарантьев, Иван Герасимыч! - говорил Штольц, пожимая плечами.  -  Ну,
одевайся скорей, - торопил он. - А Тарантьеву скажи, как придет, -  прибавил
он, обращаясь к Захару, - что мы дома не обедаем и что Илья Ильич  все  лето
не будет дома обедать, а осенью у него много будет дела, и  что  видеться  с
ним не удастся...
     - Скажу, не забуду, все скажу, - отозвался Захар,  -  а  с  обедом  как
прикажете?
     - Съешь его с кем-нибудь на здоровье.
     - Слушаю, сударь.
     Минут через десять Штольц вышел одетый, обритый, причесанный, а Обломов
меланхолически сидел на постели, медленно  застегивая  грудь  рубашки  и  не
попадая пуговкой в петлю. Перед ним на одном колене стоял Захар с нечищенным
сапогом, как с каким-нибудь блюдом, готовясь надевать и ожидая, когда  барин
кончит застегивание груди.
     - Ты еще сапог не надел! - с изумлением  сказал  Штольц.  -  Ну,  Илья,
скорей же, скорей!
     - Да куда это? Да зачем? - с тоской говорил Обломов. - Чего  я  там  не
видал?
     Отстал я, не хочется...
     - Скорей, скорей! - торопил Штольц.