Только что храпенье Ильи Ильича достигло слуха Захара, как  он  прыгнул
осторожно, без шума, с лежанки, вышел на цыпочках в сени,  запер  барина  на
замок и отправился к воротам.
     - А, Захар Трофимыч: добро пожаловать! Давно вас не видно! - заговорили
на разные голоса кучер, лакеи, бабы и мальчишки у ворот.
     - Что ваш-то? Со двора, что ли, ушел? - спросил дворник.
     - Дрыхнет, - мрачно сказал Захар.
     - Что так? - спросил кучер. - Рано бы, кажись, об эту пору... нездоров,
видно?
     - Э, какое нездоров! Нарезался! - сказал Захар таким голосом, как будто
и сам убежден был в этом. - Поверите ли? Один выпил полторы бутылки  мадеры,
два штофа квасу, да вон теперь и завалился.
     - Эк! - с завистью сказал кучер.
     - Что ж это он нынче так подгулял? - спросила одна из женщин.
     -  Нет,  Татьяна  Ивановна,  -  отвечал  Захар,  бросив  на  нее   свой
односторонний взгляд, - не то что нынче: совсем никуда не  годен  стал  -  и
говорить-то тошно!
     - Видно, как моя! - со вздохом заметила она.
     - А что, Татьяна Ивановна, поедет она сегодня  куда-нибудь?  -  спросил
кучер.
     - Мне бы вон тут недалечко сходить?
     - Куда ее унесет! - отвечала Татьяна. - Сидит с своим  ненаглядным,  да
не налюбуются друг на друга.
     - Он к вам частенько, - сказал дворник, - надоел по  ночам,  проклятый:
уж все выйдут, и все придут: он всегда последний,  да  еще  ругается,  зачем
парадное крыльцо заперто... Стану я для него тут караулить крыльцо-то!
     - Какой дурак, братцы, - сказала Татьяна, - так этакого поискать! Чего,
чего не надарит ей! Она разрядится, точно пава, и ходит так  важно;  а  кабы
кто посмотрел, какие юбки да какие чулки носит, так срам посмотреть! Шеи  по
две недели не моет, а лицо мажет... Иной раз согрешишь, право, подумаешь:
     "Ах ты, убогая! надела бы ты платок на голову да ушла бы  в  монастырь,
на богомолье..."

     Все, кроме Захара, засмеялись.
     - Ай да Татьяна Ивановна, мимо  не  попадет!  -  говорили  одобрительно
голоса.
     - Да право! - продолжала Татьяна. - Как это  господа  пускают  с  собой
этакую?..
     - Куда это вы собрались? - спросил ее кто-то. - Что это за узел у вас?
     - Платье несу к портнихе; послала щеголиха-то моя: вишь, широко! А  как
станем с Дуняшей тушу-то стягивать, так руками после дня три  делать  ничего
нельзя: все обломаешь! Ну, мне пора. Прощайте, пока.
     - Прощайте, прощайте! - сказали некоторые.
     - Прощайте, Татьяна Ивановна, - сказал кучер. - Приходите-ка вечерком.
     - Да не знаю как; может, приду, а то так... уж прощайте!
     - Ну, прощайте, - сказали все.
     - Прощайте... счастливо вам! - отвечала она уходя.
     - Прощайте, Татьяна Ивановна! - крикнул еще вслед кучер.
     - Прощайте! - звонко откликнулась она издали.
     Когда она ушла, Захар как будто ожидал своей очереди говорить.  Он  сел
на чугунный столбик у ворот и  начал  болтать  ногами,  угрюмо  и  рассеянно
поглядывая на проходящих и проезжающих.
     - Ну, как ваш-то сегодня, Захар Трофимыч? - спросил дворник.
     - Да как всегда: бесится с жиру, - сказал Захар, - а все  за  тебя,  по
твоей милости перенес я горя-то немало:  все  насчет  квартиры-то!  Бесится:
больно не хочется съезжать...
     - Что я-то виноват? - сказал дворник. - По мне,  живи  себе  хоть  век;
нешто я тут хозяин? Мне велят... Кабы я был хозяин, а то я не хозяин...
     - Что ж он, ругается, что ли? - спросил чей-то кучер.
     - Уж так ругается, что как только бог дает силу переносить!
     - Ну что ж? Это добрый барин, коли все ругается! - сказал  один  лакей,
медленно, с скрипом открывая круглую табакерку, и руки всей компании,  кроме
Захаровых, потянулись за  табаком.  Началось  всеобщее  нюханье,  чиханье  и
плеванье.
     - Коли ругается, так лучше, - продолжал тот, - чем пуще  ругается,  тем
лучше: по крайности, не прибьет, коли ругается. А вот как я жил у одного:
     ты еще не знаешь - за что, а уж он, смотришь, за волосы держит тебя.
     Захар презрительно ожидал, пока этот кончил свою тираду, и, обратившись
к кучеру, продолжал:
     - Так вот опозорить тебе человека ни за что ни про что, - говорил он, -
это ему нипочем!
     - Неугодлив, видно? - спросил дворник.
     - И! - прохрипел Захар значительно, зажмурив глаза.  -  Так  неугодлив,
что беда! И то не так, и это не так, и ходить  не  умеешь,  и  подать-то  не
смыслишь, и ломаешь-то все, и не чистишь, и  крадешь,  и  съедаешь...  Тьфу,
чтоб тебе!.. Сегодня напустился - срам слушать! А за что? Кусочек  сыру  еще
от той недели остался - собаке стыдно бросить - так нет, человек и не  думай
съесть! Спросил - "нет, мол", и пошел: "Тебя, говорит, повесить надо,  тебя,
говорит, сварить в  горячей  смоле  надо  да  щипцами  калеными  рвать;  кол
осиновый, говорит, в тебя вколотить надо!" А сам так и лезет, так и лезет...
Как вы думаете, братцы? Намедни обварил я ему - кто его знает как
     - ногу кипятком, так ведь как заорал! Не отскочи я, так он  бы  толкнул
меня в грудь кулаком... так и норовит! Чисто толкнул бы...
     Кучер покачал головой, а дворник сказал: "Вишь  ты,  бойкий  барин:  не
дает повадки!"
     - Ну, коли еще ругает, так это славный барин! -  флегматически  говорил
все тот же лакей. - Другой хуже, как не ругается: глядит, глядит,  да  вдруг
тебя за волосы поймает, а ты еще не смекнул, за что!
     - Да даром, - сказал Захар, не обратив опять никакого внимания на слова
перебившего его лакея, - нога еще и доселева не зажила: все мажет мазью:
     пусть-ка его!
     - Характерный барин! - сказал дворник.
     - И не дай бог! -  продолжал  Захар,  -  убьет  когда-нибудь  человека;
ей-богу, до смерти  убьет!  И  ведь  за  всяку  безделицу  норовит  выругать
лысым... уже не хочется договаривать.  А  вот  сегодня  так  новое  выдумал:
"ядовитый", говорит!
     Поворачивается же язык-то!..
     - Ну, это что? - говорил все тот же лакей. -  Коли  ругается,  так  это
слава богу, дай бог такому здоровья... А как все молчит; ты идешь мимо, а он
глядит, глядит, да и вцепится, вон как тот, у которого я  жил.  А  ругается,
так ничего...
     - И  поделом  тебе,  -  заметил  ему  Захар  с  злостью  за  непрошеные
возражения, - я бы еще не так тебя.
     - Как же он ругает "лысым",  Захар  Трофимыч,  -  спросил  казачок  лет
пятнадцати, - чортом, что ли?
     Захар медленно поворотил к  нему  голову  и  остановил  на  нем  мутный
взгляд.
     - Смотри ты у меня! - сказал он  потом  едко.  -  Молод,  брат,  востер
очень! Я не посмотрю, что ты генеральский: я те за вихор! Пошел-ка к  своему
месту!
     Казачок отошел шага на два, остановился и глядел с улыбкой на Захара.
     -  Что  скалишь  зубы-то?  -  с  яростью  захрипел  Захар.  -   Погоди,
попадешься, я те уши-то направлю, как раз: будешь у меня скалить зубы!
     В это время из  подъезда  выбежал  огромный  лакей  в  ливрейном  фраке
нараспашку, с аксельбантами и в штиблетах. Он подошел  к  казачку,  дал  ему
сначала оплеуху, потом назвал дураком.
     -  Что  вы,  Матвей  Моисеич,  за  что  это?  -  сказал  озадаченный  и
сконфуженный казачок, придерживаясь за щеку и судорожно мигая.
     - А! Ты еще разговаривать? - отвечал лакей. - Я за тобой по всему  дому
бегаю, а ты здесь!
     Он взял его одной рукой  за  волосы,  нагнул  ему  голову  и  три  раза
методически, ровно и медленно, ударил его по шее кулаком.
     - Барин пять раз звонил, - прибавил он в виде  нравоучения,  -  а  меня
ругают за тебя, щенка этакого! Пошел!
     И он повелительно указывал ему рукой на  лестницу.  Мальчик  постоял  с
минуту в каком-то недоумении, мигнул раза два, взглянул на  лакея  и,  видя,
что от него больше ждать нечего, кроме повторения того же самого,  встряхнул
волосами и пошел на лестницу как встрепанный.
     Какое торжество для Захара!
     - Хорошенько его, хорошенько, Матвей Мосеич! Еще, еще!  -  приговаривал
он, злобно радуясь. - Эх, мало! Ай да Матвей Мосеич! Спасибо!  А  то  востер
больно... Вот тебе "лысый чорт"! Будешь вперед зубоскалить?
     Дворня хохотала, дружно  сочувствуя  и  лакею,  прибившему  казачка,  и
Захару, злобно радовавшемуся этому. Только казачку никто не сочувствовал.
     - Вот-вот этак же, ни дать ни взять, бывало мой прежний барин, -  начал
опять тот же лакей, что все перебивал Захара. - Ты бывало  думаешь,  как  бы
повеселиться, а он вдруг, словно угадает, что ты  думал,  идет  мимо,  да  и
ухватит вот этак, вот как Матвей Мосеич Андрюшку. А  это  что,  коли  только
ругается! Велика важность: "лысым чортом" выругает!
     - Тебя бы, может, ухватил и его барин, - отвечал ему кучер, указывая на
Захара, - вишь, у те войлок какой на голове? А за что он  ухватит  Захара-то
Трофимыча? Голова-то словно тыква... Разве вот за эти две бороды-то, что  на
скулах-то, поймает: ну, там есть что!..
     Все захохотали, а Захар был как ударом поражен этой выходкой кучера,  с
которым одним он и вел до тех пор дружескую беседу.
     - А вот как я скажу барину-то, - начал он с яростью хрипеть на  кучера,
- так он найдет эа что и тебя ухватить: он тебе  бороду-то  выгладит:  вишь,
она у тебя в сосульках вся!
     - Горазд же твой барин, коли будет чужим кучерам бороды  гладить!  Нет,
вы заведите-ка своих, да в те поры и гладьте, а то больно тороват!
     - Не тебя ли взять в кучера, мазурика этакого? - захрипел Захар. -  Так
ты не стоишь, чтоб тебя самого запрячь моему барину-то!
     - Ну, уж барин! - заметил язвительно кучер. - Где ты этакого выкопал?
     Он  сам,  и  дворник,  и  цирюльник,  и  лакей,  и   защитник   системы
ругательства - все захохотали.
     - Смейтесь, смейтесь, а я вот скажу барину-то! - хрипел Захар.
     - А тебе, - сказал он, обращаясь к  дворнику,  -  надо  бы  унять  этих
разбойников, а не смеяться. Ты зачем  приставлен  здесь?  -  Порядок  всякий
исправлять. А ты что? Я вот скажу барину-то; постой, будет тебе!
     - Ну,  полно,  полно,  Захар  Трофимыч!  -  говорил  дворник,  стараясь
успокоить его, - что он тебе сделал?
     - Как он смеет так говорить про моего барина? - возразил горячо  Захар,
указывая на кучера. - Да знает ли он, кто мой барин-то?  -  с  благоговением
спросил он. - Да тебе, - говорил он, обращаясь к  кучеру,  -  и  во  сне  не
увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая
кляча! Срам посмотреть, как выезжаете со двора на бурой кобыле:
     точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон на тебе армячишка: дыр-то не
сосчитаешь!..
     Надо заметить, что армяк на кучере был вовсе без дыр.
     - Да уж такого не сыщешь, - перебил кучер и  выдернул  проворно  совсем
наружу торчавший из подмышки Захара клочок рубашки.
     - Полно, полно вам! - твердил дворник, протягивая между них руки.
     - А! Ты платье мое драть!  -  закричал  Захар,  вытаскивая  еще  больше
рубашки наружу. - Постой, я покажу барину! Вот, братцы, посмотрите,  что  он
сделал: платье мне разорвал!..
     - Да, я! - говорил кучер, несколько струсив. - Видно, барин оттрепал...
     - Оттреплет этакий барин! - говорил Захар. - Такая добрая душа; да  это
золото - а не барин, дай бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном:
ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал; живу в добре,  в  покое,
ем с его стола, уйду, куда хочу, - вот что!.. А в деревне у меня особый дом,
особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в  пояс  мне!  Я  и  управляющий  и
можедом! А вы-то с своим...
     У него от  злости  недоставало  голоса,  чтоб  окончательно  уничтожить
своего противника. Он остановился на  минуту,  чтоб  собраться  с  силами  и
придумать ядовитое витое слово, но не придумал от избытка скопившейся желчи.
     - Да, вот постой, как еще ты  за  платье-то  разделаешься:  дадут  тебе
рвать!..
     - проговорил он наконец.
     Задевши его барина, задели за живое и Захара. Расшевелили и  честолюбие
и самолюбие: преданность проснулась и высказалась со всей  силой.  Он  готов
был облить ядом желчи не только противника своего, но и его барина, и  родню
барина, который даже не знал, есть ли она, и знакомых. Тут он с удивительною
точностью повторил все клеветы и злословия о  господах,  почерпнутые  им  из
прежних бесед с кучером.
     - А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! - говорил  он.  -
Дедушка-то, я знаю, кто у вас был: приказчик  с  толкучего.  Вчера  гости-то
вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались в  дом:
жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными  да  изношенными
платьями.
     - Полно, полно вам!.. - унимал дворник.
     - Да! - говорил Захар.  -  У  меня-то,  слава  богу,  барин  столбовой;
приятели-то генералы, графы да князья. Еще не всякого графа посадит с собой:
иной придет, да и настоится в прихожей... Ходят все сочинители...
     - Какие это такие, братец ты мой, сочинители? - спросил дворник,  желая
прекратить раздор. - Чиновники, что ли, такие?
     - Нет, это такие господа, которые сами выдумывают, что им  понадобится,
- объяснил Захар.
     - Что ж они у вас делают? - спросил дворник.
     -  Что?  Один  трубку  спросит,  другой  хересу...  -  сказал  Захар  и
остановился, заметив, что почти все насмешливо улыбаются.
     - А вы тут все мерзавцы, сколько вас ни на есть! - скороговоркой сказал
он, окинув всех односторонним взглядом. - Дадут тебе чужое платье  драть!  Я
пойду барину скажу! - прибавил он и быстро пошел домой.
     - Полно тебе! Постой, постой!  -  кричал  дворник.  -  Захар  Трофимыч!
Пойдем в полпивную, пожалуйста, войдем...
     Захар остановился на дороге, быстро обернулся и, не  глядя  на  дворню,
еще быстрее ринулся на улицу. Он дошел, не оборачиваясь ни на кого, до двери
полпивной, которая была напротив; тут он обернулся, мрачно  окинул  взглядом
все общество и еще мрачнее махнул всем рукой, чтоб шли за ним, и  скрылся  в
дверях.
     Все прочие тоже разбрелись: кто в полпивную, кто домой; остался  только
один лакей.
     - Ну, что за беда, коли и скажет барину? -  сам  с  собой  в  раздумье,
флегматически говорил он, открывая медленно табакерку. - Барин добрый, видно
по всему, только обругает! Это еще что, коли обругает!  А  то  иной  глядит,
глядит, да и за волосы...