ГЛАВА 12.

     Прошло  несколько  дней,  и не  случилось  ничего достопримечательного.
Жизнь  обитателей Покровского  была  однообразна. Кирила Петрович  ежедневно
выезжал на  охоту;  чтение,  прогулки  и  музыкальные  уроки занимали  Марью
Кириловну  -  особенно музыкальные  уроки. Она начинала понимать собственное
сердце и  признавалась, с  невольной досадою, что оно не  было равнодушно  к
достоинствам молодого  француза.  Он  с своей стороны не выходил из пределов
почтения и  строгой  пристойности,  и тем успокоивал ее гордость и боязливые
сомнения. Она с большей и большей  доверчивостью  предавалась  увлекательной
привычке.  Она скучала без Дефоржа,  в его  присутствии поминутно занималась
им, обо всем хотела знать его мнение и всегда с ним соглашалась. Может быть,
она не была еще влюблена, но при  первом случайном препятствии  или незапном
гонении судьбы пламя страсти должно было вспыхнуть в ее сердце.
     Однажды,  пришед  в  залу, где  ожидал ее  учитель,  Марья  Кириловна с
изумлением заметила смущение на бледном его  лице. Она открыла  форте-пьяно,
пропела несколько нот, но Дубровский под предлогом  головной боли извинился,
перервал урок и, закрывая  ноты, подал ей украдкою записку. Марья Кириловна,
не успев одуматься, приняла ее и раскаялась в ту  же минуту, но  Дубровского
не было уже в зале. Марья Кириловна пошла в свою комнату, развернула записку
и прочла следующее:
     "Будьте сегодня  в  7 часов в беседке у ручья  - Мне необходимо с  вами
говорить".
     Любопытство ее было сильно  возбуждено.  Она давно  ожидала  признания,
желая и опасаясь его. Ей приятно было  бы услышать подтверждение того, о чем
она догадывалась, но она  чувствовала,  что  ей  было бы неприлично  слышать
такое  объяснение от  человека, который по состоянию своему не мог надеиться
когда-нибудь получить ее руку. Она решилась идти на свидание,  но колебалась
в одном: каким образом примет она признание учителя, с аристократическим  ли
негодованием, с увещаниями ли дружбы, с  веселыми шутками, или с  безмолвным
участием. Между тем она поминутно  поглядывала на  часы. Смеркалось,  подали
свечи, Кирила  Петрович сел играть  в бостон с приезжими соседями.  Столовые
часы пробили третью четверть седьмого - и  Марья Кириловна тихонько вышла на
крыльцо - огляделась во все стороны и побежала в сад.
     Ночь была темна, небо покрыто тучами - в двух шагах от себя нельзя было
ничего  видеть, но Марья  Кириловна  шла в  темноте по знакомым дорожкам,  и
через минуту очутилась у беседки; тут остановилась она, дабы перевести дух и
явиться перед Дефоржем с видом равнодушным и  неторопливым.  Но Дефорж стоял
уже перед нею.
     -  Благодарю вас, - сказал он ей тихим и печальным голосом, - что вы не
отказали  мне в  моей  просьбе. Я был  бы  в  отчаянии, если  бы  на  то  не
согласились.
     Марья  Кириловна отвечала заготовленною  фразой: -  Надеюсь, что  вы не
заставите меня раскаяться в моей снисходительности.
     Он молчал и, казалося, собирался с духом. - Обстоятельства требуют... я
должен  вас  оставить,  -  сказал  он  наконец,  -  вы  скоро,  может  быть,
услышите... Но перед разлукой я должен с вами сам объясниться...
     Мария  Кириловна   не  отвечала   ничего.  В  этих  словах  видела  она
предисловие к ожидаемому признанию.
     - Я не то, что вы предполагаете, - продолжал он,  потупя голову, - я не
француз Дефорж, я Дубровский.
     Марья Кириловна вскрикнула.
     - Не  бойтесь,  ради бога, вы не  должны бояться моего  имени. Да я тот
несчастный, которого ваш отец лишил куска хлеба, выгнал из отеческого дома и
послал  грабить  на больших дорогах. Но вам не надобно  меня бояться - ни за
себя,  ни за  него. Всь кончено. - Я ему простил. Послушайте, вы спасли его.
Первый мой кровавый подвиг должен  был свершиться над ним. Я ходил около его
дома,  назначая,  где  вспыхнуть  пожару,  откуда войти  в его  спальню, как
пересечь ему все пути к  бегству -  в  ту минуту  вы  прошли  мимо меня, как
небесное видение, и сердце мое смирилось. Я понял, что дом, где обитаете вы,
священ, что ни единое  существо, связанное с вами узами  крови, не  подлежит
моему проклятию. Я отказался от мщения, как от безумства. Целые дни я бродил
около садов Покровского в надежде увидеть издали ваше  белое платье. В ваших
неосторожных  прогулках я следовал за вами, прокрадываясь  от куста к кусту,
счастливый мыслию, что вас охраняю,  что для вас нет  опасности там,  где  я
присутствую тайно. Наконец случай  представился.  Я поселился в  вашем доме.
Эти три недели были  для меня днями  счастия. Их воспоминание будет  отрадою
печальной моей  жизни.... Сегодня я  получил  известие,  после  которого мне
невозможно  долее здесь  оставаться. Я  расстаюсь с  вами  сегодня... сей же
час.. Но прежде я должен был вам  открыться,  чтоб вы не проклинали меня, не
презирали. Думайте иногда о Дубровском. Знайте, что он рожден  был для иного
назначения, что душа его умела вас любить, что никогда...
     Тут  раздался  легкой свист - и Дубровский умолк. Он схватил ее руку  и
прижал к пылающим устам. Свист повторился. - Простите, -  сказал Дубровский,
-  меня зовут, минута  может  погубить меня. -  Он отошел,  Марья  Кириловна
стояла  неподвижно  - Дубровский воротился  и  снова  взял ее  руку. -  Если
когда-нибудь,  -   сказал  он  ей  нежным   и  трогательным  голосом,-  если
когда-нибудь  несчастие вас  постигнет  и вы ни от кого  не будете ждать  ни
помощи, ни покровительства, в  таком  случае обещаетесь ли вы  прибегнуть ко
мне, требовать от меня  всего - для  вашего  спасения? Обещаетесь  ли  вы не
отвергнуть моей преданности?
     Мария Кириловна плакала молча. Свист раздался в третий раз.
     - Вы  меня губите! - закричал Дубровский. - Я не оставлю вас,  пока  не
дадите мне ответа - обещаетесь ли вы или нет?
     - Обещаюсь, - прошептала бедная красавица.
     Взволнованная  свиданием с Дубровским Марья  Кириловна  возвращалась из
саду. Ей показалось, что все люди разбегались - дом был в движении, на дворе
было  много  народа,  у  крыльца стояла  тройка - издали  услышала она голос
Кирила Петровича -  и  спешила войти в комнаты, опасаясь, чтоб отсутствие ее
не  было  замечено. В  зале  встретил  ее  Кирила  Петрович,  гости окружали
исправника, нашего знакомца,  и  осыпали его вопросами. Исправник в дорожном
платье,  вооруженный  с  ног до головы,  отвечал им с видом  таинственным  и
суетливым. - Где ты была, Маша, - спросил Кирила Петрович, - не встретила ли
ты М-r Дефоржа?- Маша насилу могла отвечать отрицательно.
     -  Вообрази,  -  продолжал  Кирила  Петрович, -  исправник приехал  его
схватить и уверяет меня, что это сам Дубровский.
     - Все приметы, ваше превосходительство, - сказал почтительно исправник.
-  Эх, братец, - прервал Кирила Петрович, - убирайся, знаешь куда, со своими
приметами. Я тебе моего француза не выдам, покаместь сам не разберу дела.  -
Как  можно  верить   на  слово  Антону  Пафнутьичу,   трусу  и   лгуну:  ему
пригрезилось, что  учитель  хотел ограбить его. Зачем  он  в то  же утро  не
сказал мне о том ни слова. - Француз застращал его, ваше превосходительство,
-  отвечал  исправник, - и  взял с него клятву молчать... -  Вранье, - решил
Кирила Петрович, - сейчас я всь выведу на  чистую  воду. - Где же учитель? -
спросил  он  у вошедшего слуги. -Нигде не  найдут-с, - отвечал слуга. -  Так
сыскать его, - закричал Троекуров, начинающий сумневаться. - Покажи мне твои
хваленые  приметы,- сказал он исправнику, который тотчас и подал ему бумагу.
-  Гм, гм,  23  года ... Оно так, да это  еще ничего  не  доказывает. Что же
учитель?  -  Не  найдут-с,  -  был  опять  ответ.  Кирила  Петрович  начинал
беспокоиться, Марья Кириловна была  ни жива, ни мертва. - Ты бледна, Маша, -
заметил ей отец, -  тебя перепугали.  -  Нет, папенька, - отвечала Маша, - у
меня  голова  болит. - Поди, Маша, в свою комнату  и  не беспокойся.  - Маша
поцаловала у него руку  и ушла скорее в свою комнату,  там она  бросилась на
постелю и зарыдала в истерическом припадке.  Служанки сбежались, раздели ее,
насилу-насилу успели ее успокоить холодной водой  и всевозможными спиртами -
ее уложили, и она впала в усыпление.
     Между тем француза не  находили. Кирила Петрович ходил взад и вперед по
зале,  грозно  насвистывая  Гром  победы раздавайся.  Гости шептались  между
собою, исправник  казался в дураках - француза не нашли. Вероятно,  он успел
скрыться, быв предупрежден. Но кем и как? это оставалось тайною.
     Било 11, и никто не думал о сне. Наконец Кирила Петрович сказал сердито
исправнику:
     -  Ну  что? ведь не  до свету  же тебе здесь  оставаться,  дом  мой  не
харчевня, не с твоим проворством,  братец, поймать Дубровского, если  уж это
Дубровский. Отправляйся-ка  во-свояси, да вперед будь расторопнее. Да и  вам
пора домой,  - продолжал он, обратясь  к гостям. - Велите закладывать -  а я
хочу спать.
     Так немилостиво расстался Троекуров со своими гостями! -

ГЛАВА 13.

     Прошло несколько времени без всякого замечательного случая. Но в начале
следующего лета произошло много перемен в семейном быту Кирила Петровича.
     В 30-ти верстах от него  находилось богатое  поместие князя Верейского.
Князь  долгое время  находился в чужих  краях  -  всем имением  его управлял
отставной  маиор,  и никакого сношения  не существовало  между  Покровским и
Арбатовом. Но в конце мая месяца князь возвратился из-за границы и приехал в
свою деревню, которой от роду еще не видал. Привыкнув  к рассеянности, он не
мог вынести  уединения, и на третий день по своем приезде отправился обедать
к Троекурову, с которым был некогда знаком.
     Князю  было около  50  лет,  но  он казался гораздо старее.  Излишества
всякого  рода  изнурили  его  здоровие и положили  на нем свою  неизгладимую
печать.  Не  смотря на  то  наружность  его  была приятна,  замечательна,  а
.привычка быть всегда в обществе придавала ему некоторую любезность особенно
с  женщинами.  Он имел непрестанную  нужду в рассеянии и непрестанно скучал.
Кирила Петрович был чрезвычайно доволен его посещением, приняв  оное  знаком
уважения от человека,  знающего свет; он по обыкновению своему  стал угощать
его  смотром  своих заведений  и  повел на  псарный двор. Но князь  чуть  не
задохся  в  собачьей атмосфере,  и спешил выдти  вон, зажимая  нос  платком,
опрысканным духами.  Старинный сад с  его стрижеными липами, четвероугольным
прудом  и правильными аллеями ему не  понравился; он любил английские сады и
так называемую природу, но  хвалил и восхищался;  слуга пришел доложить, что
кушание  поставлено.  Они пошли обедать. Князь прихрамывал,  устав  от своей
прогулки, и уже раскаиваясь в своем посещении.
     Но в  зале встретила их Марья Кириловна, и старый  волокита был поражен
ее  красотой.  Троекуров  посадил  гостя  подле  ее.  Князь  был оживлен  ее
присутствием,  был  весел  и  успел  несколько  раз  привлечь   ее  внимание
любопытными своими рассказами.  После обеда Кирила  Петрович предложил ехать
верхом, но  князь извинился, указывая на свои бархатные сапоги - и  шутя над
своею  подагрой - он предпочел прогулку в линейке, с тем чтоб не разлучаться
с милою своей соседкою. Линейку заложили. Старики и красавица сели  втроем и
поехали.  Разговор не прерывался.  Марья Кириловна  с  удовольствием слушала
льстивые  и  веселые  приветствия светского  человека, как  вдруг Верейский,
обратясь  к  Кирилу  Петровичу,  спросил  у него, что  значит  это погорелое
строение, и  ему  ли  оно  принадлежит?  -  -  Кирила  Петрович  нахмурился;
воспоминания, возбуждаемые в нем погорелой усадьбою, были ему неприятны.  Он
отвечал, что  земля теперь его и что прежде принадлежала она  Дубровскому. -
Дубровскому, - повторил Верейский, -  как, этому славному разбойнику? - Отцу
его, - отвечал Троекуров, - да и отец-то был порядочный разбойник.
     - Куда же девался наш Ринальдо? жив ли он, схвачен ли он?
     -  И  жив и  на  воле -  и покаместь у нас будут исправники  за одно  с
ворами,  до тех  пор не будет он пойман; кстати,  князь, Дубровский  побывал
ведь у тебя в Арбатове?
     -  Да, прошлого  году  он,  кажется, что-то сжег  или разграбил. - - Не
правда ли, Марья  Кириловна,  что было бы любопытно познакомиться покороче с
этим романтическим героем?
     - Чего любопытно! -  сказал Троекуров, - она знакома с  ним  - он целые
три  недели учил  ее  музыки, да  слава богу не взял  ничего за уроки.  -Тут
Кирила Петрович начал  рассказывать  повесть о своем французе-учителе. Марья
Кириловна  сидела  как на иголках, Верейский  выслушал с глубоким вниманием,
нашел все  это очень  странным, и переменил  разговор. Возвратясь  он  велел
подавать  свою  карету,  и  не смотря  на  усильные просьбы Кирила Петровича
остаться ночевать, уехал тотчас после чаю. Но прежде просил Кирила Петровича
приехать  к нему в гости с Марьей  Кириловной - и гордый Троекуров обещался,
ибо, взяв в уважение княжеское достоинство, две звезды  и  3000 душ родового
имения, он до некоторой степени почитал князя Верейского себе равным.
     Два  дня  спустя  после  сего посещения  Кирила  Петрович  отправился с
дочерью в гости  к  князю  Верейскому.  Подъезжая  к  Арбатову  он не мог не
любоваться  чистыми и веселыми избами крестьян и каменным господским домом -
выстроенным во вкусе английских замков. Перед домом расстилался густозеленый
луг,  на  коем  паслись  швейцарские  коровы,  звеня своими  колокольчиками.
Пространный  парк  окружал дом со  всех  сторон.  Хозяин встретил  гостей  у
крыльца, и подал руку молодой красавице. Они вошли в великолепную  залу, где
стол  был накрыт на три прибора. Князь подвел  гостей к окну, и  им открылся
прелестный  вид.  Волга протекала перед окнами, по ней шли нагруженные барки
под  натянутыми  парусами  и  мелькали  рыбачьи  лодки,  столь  выразительно
прозванные душегубками. За рекою - тянулись холмы и поля, несколько деревень
оживляли  окрестность. Потом  они  занялись  рассмотрением  галлерей картин,
купленных князем в  чужих краях. Князь объяснял Марьи Кириловне их различное
содержание, историю  живописцев,  указывал на достоинство и  недостатки.  Он
говорил  о  картинах не  на условленном  языке  педантического знатока, но с
чувством и воображением. Марья Кириловна слушала его  с удовольствием. Пошли
за  стол. Троекуров  отдал полную  справедливость винам своего Амфитриона  и
искусству  его  повара,  а  Марья  Кириловна  не  чувствовала  ни  малейшего
замешательства  или принуждения  в беседе  с человеком, которого  видела она
только во  второй раз отроду. После  обеда хозяин  предложил  гостям пойти в
сад. Они пили кофей в беседке на берегу широкого озера, усеянного островами.
Вдруг  раздалась духовая  музыка, и шестивесельная лодка  причалила  к самой
беседке. Они  поехали по озеру, около островов - посещали некоторые из них -
на одном находили мраморную статую, на другом  уединенную пещеру, на третьем
памятник с таинственной надписью, возбуждавшей в Марьи  Кириловне девическое
любопытство, не  вполне удовлетворенное учтивыми недомолвками князя  - время
прошло  незаметно  - начало смеркаться. Князь  под предлогом свежести и росы
спешил возвратиться домой -  самовар их ожидал. Князь просил Марью Кириловну
хозяйничать в доме старого холостяка. Она разливала чай - слушая неистощимые
рассказы любезного  говоруна - вдруг раздался выстрел  -  и ракетка осветила
небо. Князь подал Марье Кириловне шаль и позвал  ее и  Троекурова на балкон.
Перед домом  в  темноте разноцветные  огни вспыхнули, завертелись, поднялись
вверх колосьями, пальмами,  фонтанами, посыпались дождем, звездами, угасали,
и  снова вспыхивали.  Марья Кириловна веселилась  как дитя. Князь  Верейской
радовался  ее восхищению  -  а  Троекуров  был чрезвычайно  им доволен,  ибо
принимал tous les frais князя, как знаки уважения и желания ему угодить.
     Ужин в  своем  достоинстве  ничем не уступал обеду. Гости отправились в
комнаты, для  них отведенные, и на другой  день поутру расстались с любезным
хозяином, дав друг другу обещание вскоре снова увидеться.

ГЛАВА 14.

     Марья  Кириловна  сидела  в  своей  комнате,  вышивая в пяльцах,  перед
открытым  окошком.  Она  не  путалась  шелками, подобно  любовнице  Конрада,
которая в  любовной рассеянности вышила  розу зеленым шелком.  Под  ее иглой
канва  повторяла безошибочно узоры  подлинника, не смотря на то  ее мысли не
следовали за работой, они были далеко.
     Вдруг  в окошко  тихонько  протянулась рука -  кто-то положил на пяльцы
письмо и  скрылся, прежде  чем Марья  Кириловна успела образумиться.  В  это
самое время слуга к ней вошел и позвал ее к Кирилу Петровичу. Она с трепетом
спрятала письмо за косынку, и поспешила к отцу - в кабинет.
     Кирила  Петрович  был  не  один.  Князь  Верейский  сидел  у  него. При
появлении  Марьи   Кириловны  князь   встал   и   молча   поклонился  ей   с
замешательством  для  него  необыкновенным. -  Подойди  сюда, Маша, - сказал
Кирила Петрович, - скажу тебе новость, которая, надеюсь, тебя обрадует.  Вот
тебе жених, князь тебя сватает.
     Маша  остолбенела,  смертная бледность покрыла ее  лицо.  Она  молчала.
Князь к ней подошел, взял ее  руку и с  видом тронутым спросил:  согласна ли
она сделать его счастие. Маша молчала.
     - Согласна,  конечно, согласна, - сказал Кирила  Петрович, - но знаешь,
князь: девушке трудно выговорить это слово.  Ну, дети, поцалуйтесь  и будьте
счастливы.
     Маша  стояла неподвижно,  старый князь поцаловал ее руку,  вдруг  слезы
побежали по ее бледному лицу. Князь слегка нахмурился.
     -  Пошла, пошла, пошла, - сказал Кирила Петрович, - осуши свои слезы, и
воротись к нам  веселешенька. Они  все  плачут при помолвке, - продолжал он,
обратясь  к Верейскому,  -  это  у  них уж  так заведено...  Теперь,  князь,
поговорим о деле - т. е. о приданом.
     Марья  Кириловна  жадно   воспользовалась  позволением  удалиться.  Она
побежала в свою комнату, заперлась и  дала волю своим слезам, воображая себя
женою старого князя; он вдруг  показался ей отвратительным и ненавистным - -
брак  пугал  ее  как плаха,  как могила...  "Нет, нет,  -  повторяла  она  в
отчаянии,  -  лучше умереть, лучше в монастырь, лучше пойду за Дубровского".
Тут она вспомнила о письме, и жадно  бросилась его читать, предчувствуя, что
оно  было от  него. В самом  деле  оно  было писано им - и заключало  только
следующие слова:
     "Вечером в 10 час. на прежнем месте".