ГЛАВА 5.

     Похороны совершились на третий день. Тело  бедного  старика  лежало  на
столе, покрытое  саваном и окруженное свечами. Столовая полна была дворовых.
Готовились  к выносу. Владимир и  трое  слуг  подняли гроб. Священник  пошел
вперед,  дьячок  сопровождал  его,  воспевая  погребальные  молитвы.  Хозяин
Кистеневки в последний раз перешел за порог своего дома. Гроб понесли рощею.
Церковь находилась за нею. День был ясный и  холодный. Осенние листья падали
с дерев.
     При выходе из рощи, увидели кистеневскую деревянную церковь и кладбище,
осененное  старыми липами. Там покоилось тело Владимировой матери; там подле
могилы ее накануне вырыта была свежая яма.
     Церковь   полна   была  кистеневскими  крестьянами,  пришедшими  отдать
последнее поклонение господину своему. Молодой Дубровский стал у клироса; он
не плакал и не молился - но лицо его было страшно. Печальный обряд кончился.
Владимир первый пошел прощаться  с телом - за ним и все  дворовые - принесли
крышку и заколотили гроб.  Бабы  громко выли; мужики изредко  утирали  слезы
кулаком. Владимир и  тех же 3 слуг понесли его на кладбище - в сопровождении
всей деревни. Гроб опустили в могилу - все присутствующие  бросили в нее  по
горсти  песку - яму засыпали, поклонились ей, и разошлись. Владимир поспешно
удалился, всех опередил, и скрылся в Кистеневскую рощу.
     Егоровна  от  имени  его  пригласила  попа  и  весь причет церковный на
похоронный  обед  -   объявив,  что  молодой   барин  не   намерен  на  оном
присутствовать -  и таким образом отец  Антон ?, попадья  Федотовна и дьячок
пешком  отправились на  барский  двор,  рассуждая с Егоровной о добродетелях
покойника  и  о  том,  что,  повидимому,  ожидало  его  наследника.  (Приезд
Троекурова  и  прием  ему  оказанный  были  уже известны всему  околодку,  и
тамошние политики предвещали важные оному последствия.)
     - Что будет - то будет, - сказала попадья, -  а жаль, если не  Владимир
Андреевич будет нашим господином. Молодец, нечего сказать.
     -  А кому же как не ему и  быть у нас господином, - прервала Егоровна.-
Напрасно Кирила Петрович  и горячится. Не на робкого напал  - мой соколик  и
сам  за себя  постоит -  да и, бог даст, благодетели  его не оставят. Больно
спесив  Кирила  Петрович! а небось поджал хвост,  когда  Гришка мой закричал
ему: Вон, старый пес! - долой со двора!
     - Ахти,  Егоровна,  -  сказал  дьячок, -  да  как  у  Григорья-то  язык
повернулся,  я  скорее  соглашусь,  кажется,  лаять  на  владыку,  чем  косо
взглянуть на Кирила Петровича. Как увидишь его, страх и трепет и краплет пот
?, а спина-то сама так и гнется, так и гнется...
     - Суета  сует,  - сказал священник, - и Кирилу Петровичу  отпоют вечную
память, всь как ныне и Андрею Гавриловичу, разве похороны будут побогаче, да
гостей созовут побольше - а богу не всь ли равно!
     - Ах, батька!  и мы хотели зазвать весь околоток, да Владимир Андреевич
не  захотел. Небось  у нас  всего  довольно,  -  есть  чем угостить,  да что
прикажешь делать По  крайней мере,  коли нет людей, так уж хоть вас уподчую,
дорогие гости наши.
     Сие  ласковое  обещание и надежда  найти лакомый  пирог  ускорили  шаги
собеседников  и они благополучно прибыли в  барской  дом, где стол  был  уже
накрыт и водка подана.
     Между  тем Владимир  углублялся  в чащу дерев, движением  и  усталостию
стараясь  заглушать  душевную  скорбь.  Он  шел  не  разбирая  дороги; сучья
поминутно задевали и  царапали его, нога его поминутно вязла в болоте, -  он
ничего  не замечал.  Наконец достигнул он  маленькой лощины, со  всех сторон
окруженной  лесом;  ручеек извивался  молча  около  деревьев,  полобнаженных
осенью. Владимир остановился,  сел на холодный  дерн,  и  мысли  одна другой
мрачнее  стеснились в  душе его...  Сильно чувствовал  он свое  одиночество.
Будущее  для него являлось покрытым грозными  тучами.  Вражда  с Троекуровым
предвещала ему новые  несчастия. Бедное его достояние могло отойти от него в
чужие руки - в таком случае нищета ожидала его. Долго сидел он неподвижно на
том же месте, взирая на  тихое  течение ручья, уносящего несколько поблеклых
листьев -  и живо представляющего ему верное  подобие жизни - подобие  столь
обыкновенное. Наконец заметил  он, что начало смеркаться - он встал  и пошел
искать дороги домой, но еще долго блуждал по незнакомому лесу, пока не попал
на тропинку, которая и привела его прямо к воротам его дома.
     Навстречу Дубровскому попался поп со всем  причетом. Мысль о несчастлив
ом  предзнаменовании  пришла  ему в голову. Он  невольно  пошел  стороною  и
скрылся за  деревом.  Они  его не заметили и с жаром говорили  между  собою,
проходя мимо его.
     - Удались от  зла  и сотвори благо, - говорил поп попадье, - нечего нам
здесь оставаться. Не твоя беда,  чем  бы дело ни кончилось. - Попадья что-то
отвечала, но Владимир не мог ее расслышать.
     Приближаясь  увидел  он множество  народа  - крестьяне и дворовые  люди
толпились на  барском дворе.  Издали услышал  Владимир  необыкновенный шум и
говор. У сарая стояли  две тройки.  На крыльце несколько незнакомых людей  в
мундирных сертуках, казалось, о чем-то толковали.
     - Что это  значит, -  спросил  он сердито у Антона, который  бежал  ему
навстречу.  -  Это кто  такие, и  что  им надобно?  -  Ах,  батюшка Владимир
Андреевич,  -  отвечал   старик,  задыхаясь.  -   Суд  приехал.  Отдают  нас
Троекурову, отымают нас от твоей милости!..
     Владимир  потупил  голову,   люди  его  окружили   несчастного   своего
господина. - Отец ты наш, - кричали они, цалуя ему  руки, - не хотим другого
барина,  кроме  тебя, прикажи,  осударь, с судом  мы управимся. Умрем, а  не
выдадим. - Владимир смотрел на  них,  и странные  чувства  волновали его.  -
Стойте  смирно, - сказал он им, - а я с приказными переговорю. - Переговори,
батюшка, - закричали ему из толпы, - да усовести окаянных.
     Владимир  подошел к  чиновникам. Шабашкин, с картузом на голове,  стоял
подбочась и  гордо взирал  около  себя. -  -  Исправник, высокой  и  толстый
мужчина лет пятидесяти с  красным  лицом  и  в  усах,  увидя приближающегося
Дубровского,  крякнул, и произнес охриплым голосом:  - Итак, я  вам повторяю
то, что уже сказал: по решению уездного  суда отныне принадлежите вы  Кирилу
Петровичу  Троекурову,   коего  лицо  представляет  здесь  г.  Шабашкин.   -
Слушайтесь его во всем, что ни прикажет, а вы, бабы, любите и почитайте его,
а он до вас  большой охотник.  - При сей острой шутке исправник захохотал, а
Шабашкин и прочие члены  ему последовали. Владимир  кипел от негодования.  -
Позвольте узнать, что это значит, - спросил он с притворным холоднокровием у
веселого исправника.  - А это то значит, - отвечал замысловатый чиновник,  -
что мы  приехали  вводить  во  владение  сего  Кирила Петровича Троекурова и
просить  иных  прочих  убираться  по-добру  по-здорову.  -  Но  вы могли бы,
кажется, отнестися  ко  мне,  прежде  чем  к  моим крестьянам  -  и объявить
помещику  отрешение  от власти... -  А  ты  кто  такой, - сказал  Шабашкин с
дерзким взором. - Бывший помещик Андрей Гаврилов сын Дубровский волею божиею
помре, - мы вас не знаем, да и знать не хотим.
     - Владимир Андреевич наш молодой барин, - сказал голос из толпы.
     - Кто там смел рот разинуть, - сказал грозно исправник,  - какой барин,
какой Владимир  Андреевич, -  барин ваш Кирила  Петрович Троекуров - слышите
ли, олухи.
     - Как не так, - сказал тот же голос.
     - Да это бунт! - кричал исправник. - Гей, староста сюда!
     Староста выступил вперед.
     - Отыщи сей же час, кто смел со мною разговаривать, я его!
     Староста  обратился  к  толпе, спрашивая, кто говорил? но все  молчали;
вскоре  в задних  рядах  поднялся ропот,  стал усиливаться  и в  одну минуту
превратился в  ужаснейшие  вопли.  Исправник понизил  голос  и хотел было их
уговаривать.  - Да что  на  него  смотреть, - закричали  дворовые, - ребята!
долой  их! - и вся ? толпа  двинулась. -  Шабашкин  и другие  члены поспешно
бросились в сени - и заперли за собою дверь.
     - Ребята, вязать?, - закричал тот же голос, - и толпа стала напирать...
-  Стойте,  - крикнул Дубровский. - Дураки!  что вы это? вы  губите и себя и
меня.  - Ступайте  по дворам и оставьте меня в покое.  Не бойтесь,  государь
милостив, я буду просить его. Он нас не обидит. Мы все  его дети. А  как ему
за вас будет заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать.
     Речь  молодого Дубровского,  его звучный  голос  и  величественный  вид
произвели  желаемое действие. Народ  утих, разошелся -  двор опустел.  Члены
сидели в сенях ?. Наконец Шабашкин тихонько отпер двери, вышел на  крыльцо и
с  униженными поклонами  стал  благодарить  Дубровского  за  его  милостивое
заступление. Владимир слушал  его с презрением и  ничего не  отвечал.  -  Мы
решили,  -  продолжал заседатель,  -  с  вашего  дозволения  остаться  здесь
ночевать; а  то  уж темно,  и ваши  мужики  могут напасть на нас  на дороге.
Сделайте такую  милость:  прикажите постлать нам  хоть сена  в гостиной; чем
свет, мы отправимся во-свояси.
     - Делайте,  что хотите, - отвечал им сухо Дубровский, -  я здесь уже не
хозяин. - С  этим словом он удалился в комнату отца своего, и запер за собою
дверь.

ГЛАВА 6.

     "Итак, всь  кончено, - сказал  он сам себе; -  еще  утром имел я угол и
кусок хлеба. Завтра должен я буду оставить дом, где я родился и где умер мой
отец,  виновнику  его  смерти   и  моей  нищеты".  И  глаза  его  неподвижно
остановились на портрете его матери. Живописец представил ее облокоченною на
перилы, в  белом утреннем платьи  с алой ? розою  в волосах. "И портрет этот
достанется врагу моего  семейства, - подумал Владимир, - он заброшен будет в
кладовую  вместе с  изломанными стульями,  или повешен в передней, предметом
насмешек  и замечаний его псарей  - а в ее спальней, в  комнате...  где умер
отец, поселится его приказчик, или поместится его гарем. Нет! нет! пускай же
и ему не  достанется печальный дом, из которого он  выгоняет меня". Владимир
стиснул зубы - страшные мысли рождались в  уме его. Голоса подьячих доходили
до  него  - они хозяйничали,  требовали  то  того,  то  другого, и неприятно
развлекали его среди печальных его размышлений. Наконец всь утихло.
     Владимир отпер  комоды и ящики, занялся разбором  бумаг  покойного. Они
большею частию состояли из хозяйственных счетов и переписки по разным делам.
Владимир  разорвал их, не  читая. Между  ими попался  ему  пакет с надписыо:
письма моей жены. С сильным движением чувства, Владимир принялся за них: они
писаны были  во  время  Турецкого  похода  и  были  адресованы  в  армию  из
Кистеневки. Она описывала ему свою пустынную жизнь, хозяйственные занятия, с
нежностию  сетовала  на  разлуку и призывала  его  домой,  в  объятия доброй
подруги, в одном из них она изъявляла ему свое беспокойство на счет здоровья
маленького Владимира;  в другом  она радовалась  его ранним  способностям  и
предвидела для него счастливую и блестящую будущность. Владимир зачитался, и
позабыл всь  на  свете, погрузись душою в мир семейственного счастия,  и  не
заметил, как прошло время, стенные часы  пробили 11. Владимир положил письма
в карман, взял свечу и вышел из кабинета. В зале приказные спали на полу. На
столе стояли  стаканы, ими опорожненые, и сильный дух рома слышался  по всей
комнате.  Владимир  с  отвращением  прошел мимо их  в  переднюю - двери были
заперты  - не нашел  ключа, Владимир возвратился  в  залу, -  ключ  лежал на
столе, Владимир отворил дверь и наткнулся на человека, прижавшегося в угол -
топор  блестел  у  него,  и  обратясь  к  нему  со  свечою,  Владимир  узнал
Архипа-кузнеца. - Зачем ты здесь?  -  спросил он.  - Ах, Владимир Андреевич,
это вы, - отвечал Архип пошепту, - господь помилуй  и спаси!  хорошо, что вы
шли  со  свечою!  - Владимир глядел  на него с  изумлением. - Что  ты  здесь
притаился? - спросил он кузнеца.  - Я хотел... я  пришел... было  проведать,
всь ли дома, - тихо отвечал Архип запинаясь.
     - А зачем с тобою топор?
     - Топор-то зачем? - Да как же без топора нонече и ходить. Эти приказные
такие, вишь, озорники - того и гляди...
     - Ты пьян, брось топор, поди выспись.
     - Я пьян? Батюшка Владимир Андреевич, бог свидетель, ни единой капли во
рту не  было...  да  и пойдет  ли вино на ум,  слыхано ли  дело  -  подьячие
задумали  нами  владеть, подьячие  гонят наших господ с барского двора... Эк
они храпят, окаянные - всех бы разом; так и концы в воду.
     Дубровский  нахмурился.  -  Послушай,  Архип,  -  сказал  он,   немного
помолчав, - не дело ты затеял. Не приказные  виноваты. Засвети-ко фонарь ты,
ступай за мною.
     Архип  взял свечку из рук  барина, отыскал  за печкою  фонарь, засветил
его, и оба  тихо сошли с  крыльца  и пошли около двора.  Сторож начал бить в
чугунную доску, собаки залаяли. - Кто, сторожа?  - спросил Дубровский. - Мы,
батюшка, - отвечал тонкий голос, - Василиса да  Лукерья. - Подите по дворам,
-  сказал им Дубровский, - вас  не  нужно.  -  Шабаш,  -  промолвил Архип. -
Спасибо, кормилец, - отвечали бабы - и тотчас отправились домой.
     Дубровский  пошел  далее.  Два человека  приблизились  к  нему; они его
окликали. Дубровский узнал голос  Антона  и  Гриши.  - Зачем вы не  спите? -
спросил он их. - До сна ли нам, - отвечал Антон. - До чего мы дожили, кто бы
подумал...
     - Тише! - перервал Дубровский, - где Егоровна?
     - В барском доме в своей светелке, - отвечал Гриша.
     -  Поди, приведи ее сюда, да  выведи из дому всех  наших людей, чтоб ни
одной души  в нем не оставалось -  кроме  приказных -  а ты,  Антон, запряги
телегу.  - Гриша ушел  и  через минуту  явился с  своею матерью. Старуха  не
раздевалась в эту ночь; кроме приказных никто в доме не смыкал глаза.
     - Все ли здесь? - спросил Дубровский, - не осталось ли никого в доме?
     - Никого, кроме подьячих, - отвечал Гриша.
     - Давайте сюда сена или соломы, - сказал Дубровский.
     Люди побежали в конюшню и возвратились, неся в охапках сено.
     - Подложите под крыльцо. - Вот так. Ну ребята, огню! -
     Архип открыл фонарь, Дубровский зажег лучину.
     - Постой,  - сказал  он Архипу,  -  кажется,  в торопях я запер двери в
переднюю, поди скорей отопри их.
     Архип  побежал в сени  - двери  были отперты.  Архип  запер их на ключ,
примолвя вполголоса: как не так, отопри! и возвратился к Дубровскому.
     Дубровский  приблизил  лучину,  сено  вспыхнуло,  пламя  взвилось  -  и
осветило весь двор.
     - Ахти, - жалобно  закричала  Егоровна,  - Владимир  Андреевич, что  ты
делаешь!
     -  Молчи, -  сказал  Дубровский.  -  Ну дети,  прощайте,  иду, куда бог
поведет; будьте счастливы с новым вашим господином.
     - Отец наш, кормилец, - отвечали люди, - умрем, не оставим тебя, идем с
тобою.
     Лошади были поданы; Дубровский сел  с  Гришею в телегу  и  назначил  им
местом свидания Кистеневскую рощу. Антон ударил по лошадям, и они выехали со
двора.
     Поднялся ветер.  В одну минуту пламя  обхватило весь  дом.  Красный дым
вился над кровлею. Стеклы трещали,  сыпались, пылающие бревны  стали падать,
раздался жалобный вопль и крики: "горим, помогите, помогите". - Как  не так,
- сказал  Архип, с  злобной  улыбкой  взирающий  на  пожар. -  Архипушка,  -
говорила ему Егоровна, - спаси их, окаянных, бог тебя наградит.
     - Как не так, - отвечал кузнец.
     В сию минуту приказные  показались в  окно, стараясь  выломать  двойные
рамы. Но тут кровля с треском рухнула, и вопли утихли.
     Вскоре вся дворня высыпала  на двор. Бабы с криком  спешили спасти свою
рухлядь, ребятишки  прыгали,  любуясь  на  пожар.  Искры  полетели  огненной
мятелью, избы загорелись.
     -  Теперь  всь ладно,  -  сказал  Архип, -  каково  горит,  а?  чай, из
Покровского  славно смотреть. -  В  сию минуту новое  явление привлекло  его
внимание; кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть
-  со  всех сторон  окружало  ее  пламя. Бедное  животное  жалким  мяуканием
призывало  на помощь. Мальчишки помирали  со смеху, смотря на ее отчаяние. -
Чему смеетеся, бесенята, - сказал им сердито кузнец. - Бога вы не  боитесь -
божия тварь  погибает, а  вы  с  дуру радуетесь  -  и  поставя  лестницу  на
загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою. Она поняла его  намерение и с видом
торопливой  благодарности уцепилась за его  рукав.  Полуобгорелый  кузнец  с
своей добычей полез  вниз.  - Ну, ребята,  прощайте, - сказал  он  смущенной
дворне, - мне здесь делать нечего. Счастливо, не поминайте меня лихом.
     Кузнец ушел, пожар свирепствовал еще несколько времени. Наконец унялся,
и груды  углей  без пламени ярко горели  в темноте ночи и около них  бродили
погорелые жители Кистеневки.