III

ФАТАЛИСТ

     Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице на левом
фланге; тут же стоял  батальон  пехоты;  офицеры  собирались  друг  у  друга
поочередно, по вечерам играли в карты.
     Однажды, наскучив бостоном и бросив карты под  стол,  мы  засиделись  у
майора С*** очень долго;  разговор,  против  обыкновения,  был  занимателен.
Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека  написана
на небесах, находит и между нами, христианами,  многих  поклонников;  каждый
рассказывал разные необыкновенные случаи pro или contra.
     - Все это, господа, ничего не доказывает, - сказал старый майор, - ведь
никто из вас не был свидетелем тех странных случаев, которыми  подтверждаете
свои мнения?
     - Конечно, никто, сказали многие, - но мы слышали от верных людей...
     - Все это вздор! - сказал кто-то,  -  где  эти  верные  люди,  видевшие
список,  на  котором  назначен  час  нашей  смерти?..  И  если  точно   есть
предопределение, то зачем нам дана воля, рассудок? почему мы  должны  давать
отчет в наших поступках?
     В это время один офицер, сидевший в углу  комнаты,  встал,  и  медленно
подойдя к столу, окинул всех спокойным взглядом.  Он  был  родом  серб,  как
видно было из его имени.
     Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий  рост
и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но
правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно
блуждавшая на губах его, -  все  это  будто  согласовалось  для  того,  чтоб
придать ему вид  существа  особенного,  не  способного  делиться  мыслями  и
страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи.
     Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих  душевных
и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками,  -  которых
прелесть трудно достигнуть, не видав их, он никогда не волочился.  Говорили,
однако, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам; но
он не шутя сердился, когда об этом намекали.
     Была только одна страсть, которой  он  не  таил:  страсть  к  игре.  За
зеленым столом он забывал  все,  и  обыкновенно  проигрывал;  но  постоянные
неудачи только раздражали его упрямство. Рассказывали,  что  раз,  во  время
экспедиции, ночью, он  на  подушке  метал  банк,  ему  ужасно  везло.  Вдруг
раздались выстрелы, ударили тревогу, все  вскочили  и  бросились  к  оружию.
"Поставь ва-банк!" - кричал Вулич, не подымаясь,  одному  из  самых  горячих
понтеров. "Идет семерка",  -  отвечал  тот,  убегая.  Несмотря  на  всеобщую
суматоху, Вулич докинул талью, карта была дана.
     Когда он явился в цепь, там  была  уж  сильная  перестрелка.  Вулич  не
заботился ни о пулях, ни о шашках чеченских: он отыскивал своего счастливого
понтера.
     - Семерка дана! - закричал он, увидав его наконец в цепи застрельщиков,
которые начинали вытеснять из лесу неприятеля, и, подойдя  ближе,  он  вынул
свой кошелек и бумажник и отдал их  счастливцу,  несмотря  на  возражения  о
неуместности платежа. Исполнив этот неприятный  долг,  он  бросился  вперед,
увлек за собою солдат и до самого конца дела прехладнокровно перестреливался
с чеченцами.
     Когда поручик Вулич подошел к столу, то все замолчали, ожидая  от  него
какой-нибудь оригинальной выходки.
     - Господа! -  сказал  он  (голос  его  был  спокоен,  хотя  тоном  ниже
обыкновенного), - господа! к чему пустые споры? Вы хотите  доказательств:  я
вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек  своевольно  располагать
своею жизнью, или каждому из нас заранее назначена  роковая  минута...  Кому
угодно?
     - Не мне, не мне! - раздалось со всех сторон, - вот чудак! придет же  в
голову!..
     - Предлагаю пари! - сказал я шутя.
     - Какое?
     - Утверждаю, что нет предопределения,  -  сказал  я,  высыпая  на  стол
десятка два червонцев - все, что было у меня в кармане.
     - Держу, - отвечал Вулич глухим голосом. Майор, вы будете  судьею;  вот
пятнадцать червонцев, остальные пять вы мне должны, и  сделайте  мне  дружбу
прибавить их к этим.
     - Хорошо, - сказал майор, - только не понимаю, право, в чем дело и  как
вы решите спор?..
     Вулич вышел молча в спальню майора; мы за ним последовали. Он подошел к
стене,  на  которой  висело  оружие,  и  наудачу  снял  с  гвоздя  один   из
разнокалиберных пистолетов; мы еще его не понимали; но когда он взвел  курок
и насыпал на полку пороху, то многие, невольно вскрикнув,  схватили  его  за
руки.
     - Что ты хочешь делать? Послушай, это сумасшествие! - закричали ему.
     - Господа! - сказал он медленно, освобождая свои руки,  -  кому  угодно
заплатить за меня двадцать червонцев?
     Все замолчали и отошли.
     Вулич вышел в другую комнату и сел у стола; все последовали за ним:  он
знаком пригласил нас сесть кругом. Молча повиновались ему: в эту  минуту  он
приобрел над нами какую-то таинственную власть. Я пристально посмотрел ему в
глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий  взгляд,
и бледные губы  его  улыбнулись;  но,  несмотря  на  его  хладнокровие,  мне
казалось, я читал печать смерти на бледном лице его.  Я  замечал,  и  многие
старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который
должен умереть через  несколько  часов,  есть  какой-то  странный  отпечаток
неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.
     - Вы нынче умрете! - сказал я ему.
     Он быстро ко мне обернулся, но отвечал медленно и спокойно:
     - Может быть, да, может быть, нет... Потом, обратясь к майору, спросил:
заряжен ли пистолет? Майор в замешательстве не помнил хорошенько.
     - Да полно, Вулич! - закричал кто-то, -  уж,  верно,  заряжен,  коли  в
головах висел, что за охота шутить!..
     - Глупая шутка! - подхватил другой.
     - Держу пятьдесят рублей  против  пяти,  что  пистолет  не  заряжен!  -
закричал третий.
     Составились новые пари.
     Мне надоела эта длинная церемония.
     - Послушайте, - сказал я, - или застрелитесь, или повесьте пистолет  на
прежнее место, и пойдемте спать.
     - Разумеется, - воскликнули многие, - пойдемте спать.
     - Господа, я вас прошу не трогаться с места! - сказал  Вулич,  приставя
дуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели.
     - Господин Печорин, прибавил он, - возьмите карту и бросьте вверх.
     Я взял со стола, как теперь помню, червонного  туза  и  бросил  кверху:
дыхание  у  всех  остановилось;  все  глаза,  выражая   страх   и   какое-то
неопределенное любопытство, бегали от пистолета к  роковому  тузу,  который,
трепеща на воздухе, опускался медленно; в ту минуту, как он коснулся  стола,
Вулич спустил курок... осечка!
     - Слава Богу! - вскрикнули многие, - не заряжен...
     - Посмотрим, однако ж, - сказал Вулич. Он взвел опять курок, прицелился
в фуражку, висевшую над окном; выстрел  раздался  -  дым  наполнил  комнату.
Когда он рассеялся, сняли фуражку: она была пробита в самой середине и  пуля
глубоко засела в стене.
     Минуты три никто не мог слова вымолвить. Вулич пересыпал в свой кошелек
мои червонцы.
     Пошли толки о том, отчего пистолет в  первый  раз  не  выстрелил;  иные
утверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие говорили шепотом, что
прежде порох был сырой и что после Вулич присыпал свежего; но  я  утверждал,
что последнее предположение несправедливо, потому что  я  во  все  время  не
спускал глаз с пистолета.
     - Вы счастливы в игре, - сказал я Вуличу...
     - В первый раз от роду, - отвечал  он,  самодовольно  улыбаясь,  -  это
лучше банка и штосса.
     - Зато немножко опаснее.
     - А что? вы начали верить предопределению?
     - Верю; только  не  понимаю  теперь,  отчего  мне  казалось,  будто  вы
непременно должны нынче умереть...
     Этот же человек, который так недавно  метил  себе  преспокойно  в  лоб,
теперь вдруг вспыхнул и смутился.
     - Однако же довольно! - сказал он,  вставая,  пари  наше  кончилось,  и
теперь ваши замечания, мне кажется, неуместны... - Он взял шапку и ушел. Это
мне показалось странным - и недаром!..
     Скоро все разошлись по домам, различно  толкуя  о  причудах  Вулича  и,
вероятно, в один голос называя меня  эгоистом,  потому  что  я  держал  пари
против человека, который хотел застрелиться; как будто он без  меня  не  мог
найти удобного случая!..
     Я  возвращался  домой  пустыми  переулками  станицы;  месяц,  полный  и
красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за  зубчатого  горизонта
домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде,  и  мне  стало  смешно,
когда я вспомнил, что были некогда люди  премудрые,  думавшие,  что  светила
небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли  или  за
какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти  лампады,  зажженные,  по  их
мнению, только для того, чтобы  освещать  их  битвы  и  торжества,  горят  с
прежним блеском, а их страсти и надежды давно  угасли  вместе  с  ними,  как
огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли
придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на
них смотрит с участием,  хотя  немым,  но  неизменным!..  А  мы,  их  жалкие
потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости,  без  наслаждения  и
страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о  неизбежном
конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества,  ни
даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность  и  равнодушно
переходим от сомнения к  сомнению,  как  наши  предки  бросались  от  одного
заблуждения  к  другому,  не  имея,  как  они,  ни  надежды,  ни  даже  того
неопределенного, хотя и истинного наслаждения,  которое  встречает  душа  во
всякой борьбе с людьми или судьбою...
     И много других подобных дум проходило в уме моем; я  их  не  удерживал,
потому что не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли.  И  к
чему это ведет?.. В первой молодости моей я был мечтателем, я любил  ласкать
попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное
и жадное воображение. Но что от этого  мне  осталось?  одна  усталость,  как
после ночной  битвы  с  привидением,  и  смутное  воспоминание,  исполненное
сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли,
необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее  уже
мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание
давно ему известной книге.
     Происшествие  этого  вечера  произвело  на   меня   довольно   глубокое
впечатление и раздражило мои нервы; не  знаю  наверное,  верю  ли  я  теперь
предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил:  доказательство
было разительно, и я, несмотря на то, что посмеялся над нашими предками и их
услужливой астрологией, попал невольно  в  их  колею  но  я  остановил  себя
вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать  решительно
и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и  стал  смотреть
под ноги. Такая предосторожность была очень кстати:  я  чуть-чуть  не  упал,
наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое. Наклоняюсь
- месяц уж светил прямо на дорогу - и что  же?  предо  мною  лежала  свинья,
разрубленная пополам шашкой... Едва я успел ее осмотреть,  как  услышал  шум
шагов: два казака бежали из переулка, один подошел  ко  мне  и  спросил,  не
видал ли я пьяного казака, который гнался за свиньей. Я объявил им,  что  не
встречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости.
     - Экой разбойник! - сказал второй казак, - как напьется чихиря,  так  и
пошел крошить все, что ни попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его  связать,
а то...
     Они удалились, а я  продолжал  свой  путь  с  большей  осторожностью  и
наконец счастливо добрался до своей квартиры.
     Я жил у одного старого урядника, которого любил за добрый его  нрав,  а
особенно за хорошенькую дочку Настю.
     Она, по обыкновению, дожидалась меня у калитки, завернувшись  в  шубку;
луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода. Узнав меня,  она
улыбнулась, но мне было не до нее. "Прощай,  Настя",  -  сказал  я,  проходя
мимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула.
     Я затворил за собою дверь моей комнаты, засветил свечку и  бросился  на
постель; только сон на этот раз заставил себя ждать более обыкновенного.  Уж
восток начинал бледнеть, когда я  заснул,  но  -  видно,  было  написано  на
небесах, что в эту ночь я  не  высплюсь.  В  четыре  часа  утра  два  кулака
застучали ко мне в окно. Я вскочил:  что  такое?..  "Вставай,  одевайся!"  -
кричало мне несколько голосов.  Я  наскоро  оделся  и  вышел.  "Знаешь,  что
случилось?" - сказали мне в один голос три офицера, пришедшие за  мною;  они
были бледны как смерть.
     - Что?
     - Вулич убит.
     Я остолбенел.
     - Да, убит - продолжали они, - пойдем скорее.
     - Да куда же?
     - Дорогой узнаешь.
     Мы пошли. Они рассказали мне все,  что  случилось,  с  примесью  разных
замечаний насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемой
смерти за полчаса до смерти.  Вулич  шел  один  по  темной  улице:  на  него
наскочил пьяный казак, изрубивший свинью и, может быть, прошел бы  мимо,  не
заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал:  "Кого  ты,  братец,
ищешь" - "Тебя!" - отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча
почти до сердца... Два казака, встретившие  меня  и  следившие  за  убийцей,
подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и  сказал
только два слова: "Он прав!" Я один понимал темное значение этих  слов:  они
относились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не
обманул меня: я  точно  прочел  на  его  изменившемся  лице  печать  близкой
кончины.
     Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы. Мы шли туда.  Множество
женщин бежало с плачем  в  ту  же  сторону;  по  временам  опоздавший  казак
выскакивал на улицу, второпях пристегивая  кинжал,  и  бегом  опережал  нас.
Суматоха была страшная.
     Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты,  которой  двери  и  ставни
заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо  между  собою:
женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди  их  бросилось  мне  в  глаза
значительное лицо старухи,  выражавшее  безумное  отчаяние.  Она  сидела  на
толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая  голову  руками:  то
была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву  они  шептали  или
проклятие?
     Между тем надо было на  что-нибудь  решиться  и  схватить  преступника.
Никто, однако, не отважился броситься первым. Я подошел к окну и посмотрел в
щель ставня: бледный, он лежал  на  полу,  держа  в  правой  руке  пистолет;
окровавленная шашка лежала  возле  него.  Выразительные  глаза  его  страшно
вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя  за  голову,  как  будто
неясно  припоминая  вчерашнее.  Я  не  прочел  большой  решимости   в   этом
беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь
и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после,
когда он совсем опомнится.
     В это время старый есаул подошел к двери и назвал  его  по  имени;  тот
откликнулся.
     - Согрешил, брат Ефимыч, -  сказал  есаул,  -  так  уж  нечего  делать,
покорись!
     - Не покорюсь! - отвечал казак.
     - Побойся Бога. Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин;  ну,
уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь!
     - Не покорюсь! - закричал казак грозно,  и  слышно  было,  как  щелкнул
взведенный курок.
     - Эй, тетка! - сказал  есаул  старухе,  -  поговори  сыну,  авось  тебя
послушает... Ведь это только бога гневить. Да посмотри, вот и господа уж два
часа дожидаются.
     Старуха посмотрела на него пристально и покачала головой.
     - Василий Петрович, - сказал есаул, подойдя к майору, - он не сдастся -
я его знаю. А если дверь разломать, то много наших перебьет. Не прикажете ли
лучше его пристрелить? в ставне щель широкая.
     В эту минуту у меня  в  голове  промелькнула  странная  мысль:  подобно
Вуличу, я вздумал испытать судьбу.
     - Погодите, - сказал я майору, я его возьму живого.
     Велев есаулу завести с ним разговор и поставив у дверей  трех  казаков,
готовых ее выбить, и броситься мне на помощь при данном знаке, я обошел хату
и приблизился к роковому окну. Сердце мое сильно билось.
     - Ах ты окаянный! - кричал есаул. - что ты, над нами смеешься, что  ли?
али думаешь, что мы с тобой не совладаем? - Он стал стучать в дверь изо всей
силы, я, приложив глаз к щели, следил за движениями казака, не ожидавшего  с
этой стороны нападения, - и вдруг оторвал ставень и бросился в окно  головой
вниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет.  Но  дым,
наполнивший комнату, помешал моему противнику найти  шашку,  лежавшую  возле
него. Я схватил его за руки; казаки ворвались, и не прошло трех  минут,  как
преступник был уж связан и отведен под  конвоем.  Народ  разошелся.  Офицеры
меня поздравляли - точно, было с чем!
     После всего этого как бы, кажется,  не  сделаться  фаталистом?  Но  кто
знает наверное, убежден ли он в чем или нет?.. и как часто мы  принимаем  за
убеждение обман чувств или промах рассудка!..
     Я  люблю  сомневаться  во  всем:  это  расположение   ума   не   мешает
решительности характера - напротив, что до меня касается, то я всегда смелее
иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает.  Ведь  хуже  смерти  ничего  не
случится - а смерти не минуешь!
     Возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу все, что случилось
со мною и  чему  был  я  свидетель,  и  пожелал  узнать  его  мнение  насчет
предопределения. Он сначала не понимал этого слова, но я  объяснил  его  как
мог, и тогда он сказал, значительно покачав головою:
     -  Да-с!  конечно-с!  Это  штука  довольно  мудреная!..  Впрочем,   эти
азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не  довольно  крепко
прижмешь пальцем; признаюсь, не  люблю  я  также  винтовок  черкесских;  они
как-то нашему  брату  неприличны:  приклад  маленький,  того  и  гляди,  нос
обожжет... Зато уж шашки у них - просто мое почтение!
     Потом он примолвил, несколько подумав:
     -  Да,  жаль  беднягу...  Черт   же   его   дернул   ночью   с   пьяным
разговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано...
     Больше  я  от  него  ничего  не  мог  добиться:  он  вообще  не   любит
метафизических прений.
    
      Конец