Однажды, около полудня,  шли  по  деревянным  тротуарам  на  Выборгской
стороне два господина; сзади их тихо ехала коляска. Один из них был  Штольц,
другой
     - его приятель, литератор, полный, с  апатическим  лицом,  задумчивыми,
как будто сонными глазами. Они поравнялись с церковью; обедня  кончилась,  и
народ повалил на улицу; впереди всех нищие.  Коллекция  их  была  большая  и
разнообразная.
     - Я бы хотел знать, откуда нищие берутся? - сказал литератор, глядя  на
нищих.
     - Как откуда? Из разных щелей и углов наползают...
     - Я не то спрашиваю, - возразил литератор, -  я  хотел  бы  знать:  как
можно сделаться нищим, стать в это положение? Делается ли это  внезапно  или
постепенно, искренне или фальшиво?..
     - Зачем тебе? Не хочешь ли писать "Mysteres de Petersbourg"?
     - Может быть... - лениво зевая, проговорил литератор.
     - Да вот случай: спроси любого - за рубль серебром он тебе продаст  всю
свою историю, а ты запиши и перепродай с барышом. Вот  старик,  тип  нищего,
кажется, самый нормальный. Эй, старик! Поди сюда!
     Старик обернулся на зов, снял шапку и подошел к ним.
     - Милосердые господа! - захрипел он. -  Помогите  бедному,  увечному  в
тридцати сражениях, престарелому воину...
     - Захар! - с удивлением сказал Штольц. - Это ты?
     Захар вдруг замолчал, потом, прикрыв глаза рукой от солнца,  пристально
поглядел на Штольца.
     - Извините, ваше превосходительство, не признаю... ослеп совсем!
     - Забыл друга своего барина, Штольца, - упрекнул Штольц.
     - Ах, ах, батюшка, Андрей Иваныч! Господи,  слепота  одолела!  Батюшка,
отец родной!
     Он суетился, ловил руку  Штольца  и,  не  поймав,  поцеловал  полу  его
платья.
     - Привел господь дожить до этакой  радости  меня,  пса  окаянного...  -
завопил он, не то плача, не то смеясь.
     Все лицо его как  будто  прожжено  было  багровой  печатью  от  лба  до
подбородка.
     Нос был, сверх того, подернут синевой. Голова совсем лысая;  бакенбарды
были по-прежнему большие, но смятые и перепутанные,  как  войлок,  в  каждой
точно положено было по комку снега. На нем была  ветхая,  совсем  полинявшая
шинель, у которой недоставало одной полы; обут он был в  старые,  стоптанные
калоши на босу ногу; в руках держал меховую совсем обтертую шапку.
     - Ах ты, господи милосердый! Какую милость  сотворил  мне  сегодня  для
праздника...
     - Что ты это в каком  положении?  Отчего?  Тебе  не  стыдно?  -  строго
спросил Штольц.
     - Ах, батюшка, Андрей Иваныч! Что ж делать? -  тяжело  вздохнув,  начал
Захар.
     - Чем питаться? Бывало, когда Анисья была жива, так я не  шатался,  был
кусок и хлеба, а как она померла в холеру - царство ей  небесное,  -  братец
барынин не захотели держать меня, звали дармоедом. Михей  Андреич  Тарантьев
все норовил, как пойдешь мимо, сзади ногой ударить: житья не стало! Попреков
сколько перенес. Поверите ли, сударь, кусок хлеба в горло не  шел.  Кабы  не
барыня, дай бог ей здоровье! - прибавил Захар крестясь, - давно бы сгиб я на
морозе. Она одежонку на зиму дает и хлеба сколько хочешь, и на печке угол  -
все по милости своей давала. Да из-за меня и ее стали попрекать,  я  и  ушел
куда глаза глядят! Вот теперь второй год мыкаю горе...
     - Зачем на место не шел? - спросил Штольц.
     - Где, батюшка, Андрей Иваныч, нынче место найдешь? Был на двух местах,
да не потрафил. Все не то  теперь,  не  по-прежнему:  хуже  стало.  В  лакеи
грамотных требуют; да и у знатных господ  нет  уж  этого,  чтоб  в  передней
битком набито было народу. Все по одному, редко где два лакея.  Сапоги  сами
снимают с себя: какуюто машинку выдумали! - с сокрушением продолжал Захар.
     - Срам, стыд, пропадает барство!
     Он вздохнул.
     - Вот определился было я к немцу, к купцу, в передней сидеть;  все  шло
хорошо, а он меня послал к  буфету  служить:  мое  ли  дело?  Однажды  понес
посуду, какую-то богемскую, что ли, полы-то гладкие,  скользкие  -  чтоб  им
провалиться! Вдруг ноги у меня врозь, вся посуда, как  есть  с  подносом,  и
грянулась оземь: ну, и  прогнали!  Вдругорядь  одной  старой  графине  видом
понравился: "почтенный на взгляд", говорит, и взяла  в  швейцары.  Должность
хорошая, старинная: сиди только  важнее  на  стуле,  положи  ногу  на  ногу,
покачивай, да не отвечай сразу, когда кто придет, а сперва зарычи,  а  потом
уж пропусти или в шею вытолкай, как понадобится; а хорошим гостям, известно:
булавой наотмашь, вот так! - Захар сделал рукой наотмашь. - Оно лестно,  что
говорить! Да барыня попалась такая неугодливая - бог с ней! Раз заглянула ко
мне в каморку, увидала клопа, растопалась, раскричалась,  словно  я  выдумал
клопов! Когда без клопа хозяйство  бывает!  В  другой  раз  шла  мимо  меня,
почудилось ей, что вином от меня пахнет... такая, право! И отказала.
     - А ведь в самом деле пахнет, так и несет! - сказал Штольц.
     - С горя, батюшка, Андрей Иваныч, ей-богу  с  горя,  -  засипел  Захар,
сморщившись горько. - Пробовал тоже извозчиком ездить. Нанялся к хозяину, да
ноги ознобил: сил-то мало, стар стал! Лошадь попалась  злющая;  однажды  под
карету бросилась, чуть не изломала меня; в другой раз старуху смял, в  часть
взяли...
     - Ну, полно, не бродяжничай и не пьянствуй, приходи ко мне, я тебе угол
дам, в деревню поедем - слышишь?
     - Слышу, батюшка, Андрей Иваныч, да...
     Он вздохнул.
     - Ехать-то неохота отсюда,  от  могилки-то!  Наш-то  кормилец-то,  Илья
Ильич, - завопил он, - опять помянул  его  сегодня,  царство  ему  небесное!
Этакого барина отнял господь! На радость людям жил, жить бы ему сто лет... -
всхлипывал и приговарнвал Захар, морщась. - Вот сегодня на  могилке  у  него
был; как в эту сторону приду, так и туда, сяду,  да  и  сижу;  слезы  так  и
текут... Этак-то иногда задумаюсь, притихнет все,  и  почудится,  как  будто
кличет: "Захар! Захар!" Инда мурашки по  спине  побегут!  Не  нажить  такого
барина! А вас-то как любил -  помяни,  господи,  его  душеньку  во  царствии
своем!
     - Ну, приходи на Андрюшу взглянуть: я тебя велю накормить, одеть, а там
как хочешь! - сказал Штольц и дал ему денег.
     - Приду; как не прийти взглянуть на Андрея Ильича? Чай, великонек стал!
     Господи! Радости какой привел дождаться господь!  Приду,  батюшка,  дай
бог вам доброго здоровья и несчетные годы... - ворчал Захар вслед  уезжавшей
коляске.
     - Ну, ты слышал историю этого нищего? - сказал Штольц своему приятелю.
     - А что это за Илья Ильич, которого он поминал? - спросил литератор.
     - Обломов: я тебе много раз про него говорил.
     - Да, помню имя: это твой товарищ и друг. Что с ним сталось?
     - Погиб, пропал ни за что.
     Штольц вздохнул и задумался.
     - А был не глупее других, душа чиста и ясна,  как  стекло;  благороден,
нежен, и - пропал!
     - Отчего же? Какая причина?
     - Причина... какая причина! Обломовщина! - сказал Штольц.
     - Обломовщина! - с недоумением повторил литератор. - Что это такое?
     - Сейчас расскажу тебе, дай собраться с мыслями и памятью. А ты запиши:
     может быть, кому-нибудь пригодится.
     И он рассказал ему, что здесь написано.