Вечером в тот же день, в двухэтажном доме, выходившем одной стороной  в
улицу, где жил Обломов, а другой на набережную, в одной из  комнат  верхнего
этажа сидели Иван Матвеевич и Тарантьев.
     Это было так называемое "заведение", у дверей  которого  всегда  стояло
двое - трое пустых дрожек, а извозчики сидели в нижнем этаже, с блюдечками в
руках. Верхний этаж назначался для "господ" Выборгской стороны.
     Перед Иваном Матвеевичем и Тарантьевым стоял чай и бутылка рому.
     - Чистейший ямайский, - сказал Иван Матвеевич, наливая  дрожащей  рукой
себе в стакан рому, - не побрезгуй, кум, угощением.
     - Признайся, есть за что и угостить, - отозвался Тарантьев: - дом сгнил
бы, а этакого жильца не дождался...
     - Правда, правда,  -  перебил  Иван  Матвеевич.  -  А  если  наше  дело
состоится и Затертый поедет в деревню - магарыч будет!
     - Да ты скуп, кум: с тобой надо торговаться,  -  говорил  Тарантьев.  -
Пятьдесят рублей за этакого жильца!
     - Боюсь, грозится съехать, - заметил Иван Матвеевич.
     - Ах ты: а еще дока! Куда он съедет? Его не выгонишь теперь.
     - А свадьба-то? Женится, говорят.
     Тарантьев захохотал.
     - Он женится! Хочешь об заклад, что не женится? - возразил он. - Да ему
Захар  и  спать-то   помогает,   а   то   жениться!   Доселе   я   ему   все
благодетельствовал: ведь без меня, братец ты мой, он бы с голоду умер или  в
тюрьму попал. Надзиратель придет, хозяин  домовый  что-нибудь  спросит,  так
ведь ни в зуб толкнуть - все я! Ничего не смыслит...
     - Подлинно ничего: в уездном суде, говорит,  не  знаю,  что  делают,  в
департаменте то же; какие мужики у него - не ведает.  Что  за  голова!  Меня
даже смех взял...
     - А контракт-то, контракт-то каков заключили?- хвастался  Тарантьев.  -
Мастер ты, брат, строчить бумаги, Иван Матвеевич, ей-богу, мастер!
     Вспомнишь покойника отца! И я был горазд, да отвык, видит бог, отвык!
     Присяду: слеза так и бьет из глаз. Не читал, так и подмахнул! А  там  и
огороды, и конюшни, и амбары.
     - Да, кум, пока не перевелись олухи на Руси, что подписывают бумаги  не
читая, нашему брату можно жить. А то хоть пропадай, плохо  стало!  Послышишь
от стариков, так не то! В двадцать пять лет службы какой я капитал составил?
Можно прожить на Выборгской стороне, не показывая носа на свет божий:  кусок
будет хороший, не  жалуюсь,  хлеба  не  переешь!  А  чтоб  там  квартиры  на
Литейной, ковры да жениться на богатой, детей в знать выводить
     - прошло времечко! И  рожа-то,  слышь,  не  такая,  и  пальцы,  видишь,
красны, зачем водку пьешь... А как ее  не  пить-то?  Попробуй!  Хуже  лакея,
говорят:
     нынче и лакей этаких сапог не носит и рубашку каждый день меняет.
     Воспитание не такое - все  молокососы  перебили:  ломаются,  читают  да
говорят пофранцузски...
     - А дела не смыслят, - прибавил Тарантьев.
     - Нет, брат, смыслят: дело-то нынче не такое; всякий хочет  проще,  все
гадят нам. Так не нужно писать: это лишняя переписка, трата  времени;  можно
скорее... гадят!
     - А контракт-то подписан: не изгадили! - сказал Тарантьев.
     - То уж, конечно, свято. Выпьем, кум! Вот пошлет Затертого в Обломовку,
тот повысосет немного: пусть достается потом наследникам...
     - Пусть! - заметил Тарантьев. -  Да  наследники-то  какие:  троюродные,
седьмая вода на киселе.
     - Вот только свадьбы боюсь! - сказал Иван Матвеевич.
     - Не бойся, тебе говорят. Вот помяни мое слово.
     - Ой ли? - весело возразил Иван Матвеевич. А ведь он пялит глаза на мою
сестру... - шопотом прибавил он.
     - Что ты? - с изумлением сказал Тарантьев.
     - Молчи только! Ей-богу, так...
     - Ну, брат, - дивился Тарантьев, насилу приходя в себя, - мне бы  и  во
сне не приснилось! Ну, а она что?
     - Что она? Ты ее знаешь - вот что!
     Он кулаком постучал об стол.
     - Разве умеет свои выгоды  соблюсти?  Корова,  сущая  корова:  ее  хоть
ударь, хоть обними - все ухмыляется, как лошадь на овес. Другая бы... ой-ой!
Да я глаз не спущу - понимаешь, чем это пахнет!