Обломов сиял, идучи домой. У него кипела  кровь,  глаза  блистали.  Ему
казалось, что у него горят даже волосы. Так он и вошел к себе в комнату -  и
вдруг сияние исчезло и глаза в неприятном изумлении остановились  неподвижно
на одном месте: в его кресле сидел Тарантьев.
     - Что это тебя  не  дождешься?  Где  ты  шатаешься?  -  строго  спросил
Тарантьев, подавая ему свою мохнатую руку. - И твой старый  чорт  совсем  от
рук отбился:
     спрашиваю закусить - нету, водки - и той не дал.
     - Я гулял здесь в роще, - небрежно сказал Обломов, еще не  опомнясь  от
обиды, нанесенной появлением земляка, и в какую минуту!
     Он забыл ту мрачную сферу, где долго жил,  и  отвык  от  ее  удушливого
воздуха.
     Тарантьев в одно мгновенье сдернул его будто с  неба  опять  в  болото.
Обломов мучительно спрашивал себя: зачем пришел  Тарантьев?  надолго  ли?  -
терзался предположением, что, пожалуй, он останется обедать и  тогда  нельзя
будет отправиться к Ильинским. Как бы спровадить его,  хоть  бы  это  стоило
некоторых издержек, - вот единственная мысль, которая занимала Обломова.  Он
молча и угрюмо ждал, что скажет Тарантьев.
     - Что ж ты, земляк, не  подумаешь  взглянуть  на  квартиру?  -  спросил
Тарантьев.
     - Теперь это не  нужно,  -  сказал  Обломов,  стараясь  не  глядеть  на
Тарантьева.
     - Я... не перееду туда.
     - Что-о? Как не переедешь? - грозно возразил Тарантьев. - Нанял, да  не
переедешь? А контракт?
     - Какой контракт?
     - Ты уж и забыл? Ты на год контракт подписал.  Подай  восемьсот  рублей
ассигнациями, да и  ступай  куда  хочешь.  Четыре  жильца  смотрели,  хотели
нанять: всем отказали. Один нанимал на три года.
     Обломов теперь только вспомнил, что  в  самый  день  переезда  на  дачу
Тарантьев привез ему бумагу, а он второпях подписал, не читая.
     "Ах, боже мой, что я наделал!" - думал он.
     - Да мне не нужна квартира, - говорил Обломов, - я еду за границу...
     - За границу! - перебил Тарантьев. - Это с этим немцем? Да где тебе, не
поедешь!
     - Отчего не поеду? У меня и паспорт  есть:  вот  я  покажу.  И  чемодан
куплен.
     - Не поедешь! -  равнодушно  повторил  Тарантьев.  -  А  ты  вот  лучше
деньги-то за полгода вперед отдай.
     - У меня нет денег.
     - Где хочешь достань; брат кумы, Иван Матвеич, шутить не любит.  Сейчас
в управу подаст: не разделаешься. Да я свои заплатил, отдай мне.
     - Ты где взял столько денег? - спросил Обломов.
     - А тебе что за дело? Старый долг  получил.  Давай  деньги!  Я  за  тем
приехал.
     - Хорошо, я на днях приеду и  передам  квартиру  другому,  а  теперь  я
тороплюсь...
     Он начал застегивать сюртук.
     - А какую тебе квартиру нужно? Лучше этой во всем  городе  не  найдешь.
Ведь ты ее видал? - сказал Тарантьев.
     - И видеть не хочу, - отвечал Обломов, -  зачем  я  туда  перееду?  Мне
далеко...
     - От чего? - грубо спросил Тарантьев.
     Но Обломов не сказал, от чего.
     - От центра, - прибавил он потом.
     - От какого это центра? Зачем он тебе нужен? Лежать-то?
     - Нет, уж я теперь не лежу.
     - Что так?
     - Так. Я... сегодня... - начал Обломов.
     - Что? - перебил Тарантьев.
     - Обедаю не дома...
     - Ты деньги-то подай, да и черт с тобой!
     - Какие деньги? - с нетерпением повторил Обломов. - Я на днях заеду  на
квартиру, переговорю с хозяйкой.
     - Какая хозяйка? Кума-то? Что она знает? Баба! Нет, ты  поговори  с  ее
братом
     - вот увидишь!
     - Ну хорошо; я заеду и переговорю.
     - Да, жди тебя! Ты отдай деньги, да и ступай.
     - У меня нет; надо занять.
     - Ну так заплати же мне  теперь,  по  крайней  мере,  за  извозчика,  -
приставал Тарантьев, - три целковых.
     - Где же твой извозчик? И за что три целковых?
     - Я отпустил его. Как за что? И то  не  хотел  везти:  "по  песку-то?",
говорит.
     Да отсюда три целковых - вот двадцать два рубля!
     - Отсюда дилижанс ходит за полтинник, - сказал Обломов, - на вот!
     Он достал ему четыре целковых. Тарантьев спрятал их в карман.
     - Семь рублей ассигнациями за тобой, - прибавил он. - Да дай на обед!
     - На какой обед?
     - Я теперь в город не поспею: на дороге в трактире  придется;  тут  все
дорого: рублей пять сдерут.
     Обломов молча вынул целковый и бросил ему. Он не садился от нетерпения,
чтоб Тарантьев ушел скорей; но тот не уходил.
     - Вели же мне дать чего-нибудь закусить, - сказал он.
     - Ведь ты хотел в трактире обедать? - заметил Обломов.
     - Это обедать! А теперь всего второй час.
     Обломов велел Захару дать чего-нибудь.
     - Ничего нету, не готовили, - сухо отозвался  Захар,  глядя  мрачно  на
Тарантьева. - А что, Михей  Андреич,  когда  принесете  барскую  рубашку  да
жилет?..
     - Какой тебе рубашки да жилета?  -  отговаривался  Тарантьев.  -  Давно
отдал.
     - Когда это? - спросил Захар.
     - Да не тебе ли в руки отдал, как вы переезжали? А ты куда-то  сунул  в
узел да спрашиваешь еще...
     Захар остолбенел.
     - Ах ты, господи! Что это, Илья Ильич, за срам такой!  -  возразил  он,
обратясь к Обломову.
     - Пой, пой эту песню!  -  возразил  Тарантьев.  -  Чай,  пропил,  да  и
спрашиваешь...
     - Нет, я еще отроду барского не пропивал! - захрипел Захар. - Вот вы...

     - Перестань, Захар! - строго перебил Обломов.
     - Вы, что ли, увезли одну половую щетку да две чашки у нас?  -  спросил
опять Захар.
     - Какие щетки? - загремел Тарантьев. - Ах ты, старая  шельма!  Давай-ка
лучше закуску!
     - Слышите, Илья Ильич, как лается? - сказал Захар. - Нет закуски,  даже
хлеба нет дома, и Анисья со двора ушла, - договорил он и ушел.
     - Где ж ты обедаешь? - спросил Тарантьев. - Диво, право: Обломов гуляет
в роще, не обедает дома... Когда ж ты на квартиру-то? Ведь осень на дворе.
     Приезжай посмотреть.
     - Хорошо, хорошо, на днях...
     - Да деньги не забудь привезти!
     - Да, да, да... - нетерпеливо говорил Обломов.
     - Ну, не нужно ли чего на квартире? Там, брат, для тебя выкрасили  полы
и потолки, окна, двери - все: больше ста рублей стоит.
     - Да, да, хорошо... Ах, вот что я хотел тебе сказать, - вдруг  вспомнил
Обломов:-    сходим,    пожалуйста,    в    палату,    нужно    доверенность
засвидетельствовать...
     - Что я тебе за ходатай достался? - отозвался Тарантьев.
     - Я тебе прибавлю на обед, - сказал Обломов.
     - Туда сапог больше изобьешь, чем ты прибавишь.
     - Ты поезжай, заплачу.
     - Нельзя мне в палату идти, - мрачно проговорил Тарантьев.
     - Отчего?
     - Враги есть, злобствуют на меня, ковы строят, как бы погубить.
     - Ну хорошо, я сам съезжу, - сказал Обломов и взялся за фуражку.
     - Вот, как приедешь на квартиру, Иван Матвеич тебе  все  сделает.  Это,
брат,  золотой  человек,  не  чета  какомунибудь  выскочке-немцу!  Коренной,
русский служака, тридцать  лет  на  одном  стуле  сидит,  всем  присутствием
вертит, и деньжонки есть, а извозчика не наймет; фрак не  лучше  моего;  сам
тише воды, ниже травы, говорит чуть слышно, по чужим краям не шатается,  как
твой этот...
     - Тарантьев! - крикнул Обломов, стукнув по столу кулаком. - Молчи, чего
не понимаешь!
     Тарантьев выпучил глаза на эту никогда не бывалую  выходку  Обломова  и
даже забыл обидеться тем, что его поставили ниже Штольца.
     - Вот как ты нынче, брат... - бормотал он, взяв шляпу, - какая прыть!
     Он погладил свою шляпу рукавом,  потом  поглядел  на  нее  и  на  шляпу
Обломова, стоявшую на этажерке.
     - Ты не носишь шляпу, вот у тебя  фуражка,  -  сказал  он,  взяв  шляпу
Обломова и примеривая ее. - Дай-ка, брат, на лето...
     Обломов молча снял с его головы свою шляпу и поставил на прежнее место,
потом скрестил на груди руки и ждал, чтоб Тарантьев ушел.
     - Ну, чорт с тобой! - говорил Тарантьев, неловко пролезая  в  дверь.  -
Ты, брат, нынче что-то... того... Вот  поговори-ка  с  Иваном  Матвеичем  да
попробуй денег не привезти.